Рыцари Дикого поля
Шрифт:
— Прежде всего из этого следует, что выбор свой вы сделали? — глухо спросил де Брежи, не узнавая собственного голоса. — Он пал на кардинала Яна-Казимира. Я имею в виду, окончательный выбор.
— Очевидно, следует понимать именно это, — растерянно подтвердила королева. — Но я опасалась, что первый ваш вопрос будет иным.
— Не стану задавать его, чтобы не вызывать вашего сочувствия. — Де Брежи вновь прислушался к собственному голосу и понял, что он принадлежит некоему ревнивцу, который, однако, склонен попридержать свои чувства, дабы не мешать общему делу.
— Надеюсь, мой выбор
— Надеюсь, он поймет. Во всяком случае, орден иезуитов подскажет ему, кардиналу, как следует вести себя. После ухода короля Владислава, вы с Яном-Казимиром далеко не сразу сможете явиться перед двором и польской аристократией в облике супругов, ибо таков обычай. Зато важно, чтобы вы сразу же явились перед Польшей в облике союзников. Тогда легче будет противостоять напору оппозиции, часть из которой уже сейчас открыто ставит на Кароля.
— Но если бы я выбрала этого монашествующего святошу Кароля, — брезгливо поморщилась Мария-Людовика, — оппозиция у меня оказалась бы мощнее, разве не так?
— И не только в Польше, но и во Франции.
— Вот именно.
— А ваш избранник предстал бы перед миром менее решительным, не имеющим поддержки ни из Парижа, ни из Рима.
Королева облегченно вздохнула и, выхватив из-за обшлага рукава батистовый платочек, утерла невидимую слезу, которая вряд ли станет видимой даже у смертного одра супруга.
— То есть вы, граф, одобряете мой выбор?
— Скорее как дипломат, нежели как мужчина.
— Если бы одобрили «как мужчина», я бы вам этого не простила, Брежи. Но пока что мы говорим исключительно как дипломаты.
«Это уже нечто конкретное, — приободрился посол. — Во всяком случае, она дает понять, что и ее выбор — выбор венценосной дамы, а не венценосной любовницы. Что для тебя, граф, очень важно».
— Как воспринял появление своего братца в пределах королевства сам Владислав?
— Как зловещее предзнаменование. Как я уже говорила, они так до сих пор и не виделись.
— Родство по-королевски, — развел руками посол.
— Неужели настало время «воронья»? — взволнованно спросил меня Владислав, как только узнал о прибытии в Польшу своего брата. — И я вынуждена была солгать: «никакого воронья, мой король. Появление здесь Яна-Казимира — чистая случайность». После этого врать приходится все чаще, после каждого донесения, полученного королем о действиях его братца. К счастью, Ян не очень активен.
— Уверен, что Господь простит вам это прегрешение. Замечу, что лично я до сих пор не встретился с принцем. Но у меня побывал князь Гяур, который прибыл вместе с ним на одном судне.
— Ах, этот эллинствующий скиф… Согласна, недурен собой. Он-то, надеюсь, на корону не претендует?
— За первую саблю Польши он вполне сошел бы, поскольку сумел прославиться в боях за Францию. Но это его предел.
— Опасаюсь, как бы казаки не превратили его в первую саблю Украины.
— Скорее всего, так оно и будет.
— Вы
— В свое время мне пришлось оказать ему немалую услугу. Уверен, что Хмельницкий помнит о ней.
— Поддерживайте, граф, поддерживайте. Кому неизвестно, что во Франции он оказался благодаря вам? Уж не знаю, как там получится с «первой саблей Польши» в лице князя Гяура. Но что сабли, тысячи, сотни тысяч сабель Хмельницкого мне еще понадобятся… Как и голоса его представителей на сейме… В этом я уверена.
— В ближайшее время постараюсь связаться с обоими. И надо подумать, где, каким образом организовать вашу встречу с принцем Яном-Казимиром. Это, конечно же, должно произойти в Варшаве.
— Так считаете?
— Все равно покинуть столицу незамеченной вам не удастся. Кроме того, ваше отсутствие породит тьму подозрений у всех, включая короля. Чем открытее будет ваша сугубо родственная встреча, тем естественнее она предстанет в восприятии двора. В конце концов, Ян-Казимир является братом короля, причем тяжело больного, и мало ли о чем ему нужно посоветоваться с королевой, приема которой он станет добиваться открыто.
— Вот только станет ли? И под каким благовидным предлогом?
— Предлог изыщется сам собой, — успокаивающе улыбнулся многоопытный посол.
27
По ночам Ислам-Гирею часто грезились Коктебельский залив, застывшие отроги Кара-Дага с запечатленным для вечности на одном из склонов его, крымского хана, ликом [44] , окаймленная облаками парусов каравелла, словно бы застывшая между двумя лазурями — морской и небесной.
44
Этот «лик», высеченный природой на склоне Кара-Дага, сохранился до наших дней, получив название «профиль Волошина», по фамилии известного русского поэта, чья дача находилась почти у подножия этой горы, на территории нынешнего Дома творчества писателей Украины.
Эти видения зарождались в его полусне-полуяви как бы сами собой, не вызванные никакими воспоминаниями, не оживляемые ностальгическими взорами, словно частица того, прошлого, бытия в этом мире.
Иное дело, что они не миновали бесследно. Поднявшись утром со своего ложа, Ислам-Гирей неосознанно порывался к окну, будто не понимал, что из бахчисарайского сераля [45] море открываться ему не может. Но поскольку оно действительно не открывалось, у Ислам-Гирея вдруг зарождалась та особая тоска, которая обычно превращает в ностальгические страдания по морю жизнь всякого списанного на берег бывалого моряка.
45
Так европейцы обычно называли дворцы восточных правителей.