Рыцари дорог. На распутье…

Вечерина Анастасия

– Пылесосом лучше вытяни, – посоветовал Найджел.

– Издеваешься? Потом из пылесоса мне ее как выковыривать? Это ж я по уши буду во всяком мусоре…

– Не надо ничего выковыривать, – устало вздохнул президент «южных». – Натяни на трубу колготки или марлю какую-нибудь. Вон у девчонок из промо-команды попроси…

Стебщик открыл было рот в попытке что-то возразить, да так и застыл. На лице его отразилась целая гамма чувств, как у человека, которому вдруг открылась внезапная суть вещей, но он не в силах выразить

ее словами.

– Стас, выдай уже что-нибудь, – хмыкнула Багира. – А то у тебя лицо, как у ребенка-олигофрена, которому сказали, что Боженька его не любит…

– Ты… блин… Твою мать!!! Ты не мог раньше…??? Да я бы… Черт!!! Это же… Да я бы столько вещей в своей жизни не потерял! – Стас, наконец, разродился длиннющей тирадой, щедро мешая маты с междометиями. – Как у тебя это вечно получается, умник ты хренов???

– Возьми еще запасные свечи, предохранители, тросик сцепления и лапку передач. Они, бывает, ломаются при падении, а замену на трассе не так-то легко найти, – посоветовал Найджел.

– С чего ты решил, что я буду падать? – возмутился Грязный Стебщик.

– С того, что весна. Много девчонок в коротких юбках гуляет, – хмыкнул тот.

И вышел, прежде чем Стас успел что-то ответить.

Багира последовала за ним.

* * *

– Пяп, ти узе праснулси? – в предрассветных сумерках голосок Киры звучал тихо и таинственно. Найджел потянулся, протирая заспанные глаза. Первые лучи солнца пробивались сквозь неплотно задернутые шторы, но в комнате было еще темно.

– Да, Кир. Проснулся. А ты? – пробурчал он.

– А я… Я исчо неть! – тут же заявила кроха. И, натянув одеяло до подбородка, сложив ладошки под щеку, немедленно принялась «спать изо всех сил».

– Ах так??? – усмехнулся Найджел. – То есть, можно с сонной дочкой делать что угодно, да? Например, укусить ее за ушко? Или за нос? Или пощекотать за пяточку?

Та пискнула и поспешила забиться под одеяло. Но хитрый папа забрался и туда, щекоча ребенка и заставляя его выскочить наружу. А когда на подушке снова показалась маленькая головка с русыми волосами – шутливо укусил ее за ухо.

– Пяп! Ну ти чо??? – возмутилась кроха, старательно напуская на себя сурьезный вид. – Этя же тибе не картофка! Не кавбаска! И не пирожок! Этя – мое ухо! Низзя его есть!!!

– Да??? – удивился папа. – Совсем-совсем нельзя? Даже маленький кусочек? А если очень хочется???

– Очень-очень? – задумчиво почесала в затылке Кира. – Ну тогда… а как же я тогда буду с надкушенным ушком? С одной стороны?

– А я другое ушко тоже укушу! Для симметрии! – мигом подсказал выход находчивый папа.

– Ээээ, неть! Так низззя! Этя будеть узе многа! Два кусочка! – возмутилась сообразительная кроха.

– То есть, один все-таки можно? – усмехнулся Найджел. И, воспользовавшись

тем, что Кира на мгновение задумалась, подхватил ее на руки и понес в ванную.

– Эй! На пьечи! – скомандовала дочка. Очень уж ей нравилось доезжать дотуда на папиных плечах. Найджел послушно закинул ее за голову.

– Пяп, а вот скази…, – задумчиво спросила кроха, чистя зубы перед зеркалом. – А пачиму, кагдя ми атразяемся в зеркале, то левое и правое плечо меняются местами, а голова с ногами – неть?

– Ох, Кира… – вздохнул Найджел. – Ладно, мы подумаем над этим глубокомысленным вопросом по пути в детский сад. А пока скажи лучше – ты помнишь стишок, который мы вчера учили? Тебе сегодня его рассказывать на утреннике…

– Канечна! – заявила она. И тут же, вытащив зубную щетку изо рта и отставив ножку назад (что считалось непременным условием декламирования стихов с выражением) затараторила:

Плачет киска в коридоре,

У нее большое горе!

Злые люди бедной киске

Не дают украсть сосиски!

– Ладно-ладно, вижу, что помнишь, – прервал ее папа. – Пойдем уже завтракать, а то опоздаем опять.

После завтрака снова пришлось тащить кроху умываться, потому что если не перемазаться до ушей едой, то – считай и не поела. Так, видимо, было принято в ее вселенной.

Потом настал черед непослушных шнурков на ботиночках, которые никак не хотели завязываться, и рук, которые никак не хотели попадать в рукава, и колючей шапки, которая вообще-вообще ни за что не хотела одеваться.

А потом и правда уже надо было быстрей бежать в детский садик. Поскольку они, как всегда, опаздывали. А раз быстрей-быстрей у Киры не получалось («Пяп, ну что ти хочешь – у миня зе нозки манинькие!»), то очень скоро она снова перебралась к папе на плечи. И так и восседала там до самого конца пути. А после того, как слезла и разделась (успев-таки вовремя), вдруг посерьезнела внезапно, взяла папу за руку и принялась спрашивать, проникновенно заглядывая в глаза:

– Пяп, а ты пьидешь за мной вечером? Забирёсь миня, да? Ты веть миня не бросишь? Обисчаешь???

Найджел вздохнул. Он уже знал по опыту, что подшучивать и смеяться над этим странным вопросом не стоит – будут слезы. Как ни любили они с дочкой подчас подкалывать друг друга по любому другому поводу – здесь это было недопустимо. И сколько бы он ни уверял ее еще вчера – на завтра этот вопрос повторялся снова. И так каждый раз.

Со временем он уже привык к этой странной традиции. Этому странному вопросу. И некоторым другим странностям в ее поведении. Да и в целом – к этой странной крохе, неизвестно откуда взявшейся в его жизни совсем недавно. И так нежданно-негаданно…