Рыцари морских глубин
Шрифт:
— Вот, — сказал он, — качай. Да смотри лишка не перелей через край. Подтирать потом сам будешь.
Я навалился на рычаг. Не тут–то было! Еле сдвинул немного. Всем телом даванул, рычаг до палубы опустился. Выдернул его из зацепа, переставил в верхнее положение, кое–как ещё разок провернул. Добрый качок получился! Не перелить бы через край!
Побежал, посмотрел. Немного прибавилось в ведёрке. Я опять к рукоятке, насилу пару раз придавил её до низу, на что дизель ответил сиплыми вздохами. Наверно, теперь хватит.
Пошёл, проверил. Немного добавилось!
Проклятый насос! Такими темпами
— Что, молодой, мало каши ел? Силёнок не хватает?
И хохочут. Надо мной смеются. Слабаком, наверно, считают.
Опять навалился, выбиваясь из сил, несколько раз принимался за проклятущий рычаг.
В очередной раз возвратившись посмотреть, сколько соляра набралось, вдруг заметил, как Сергеев торопливо и со смехом закручивал какой–то вентиль. Заподозрив подвох, я проследил глазами по трубопроводу, идущему от подозрительного вентиля. Так и есть! Подходит к сливному крану! Я осторожно начал отворачивать вентиль. Злополучный кран зафыркал, зажурчал пенистой струёй. Я наполнил соляром обрез, смущённо спросил:
— А что тогда я качал тем рычагом?
— А то, мой друг, валоповоротка. Предназначена для проворачивания коленчатых валов у дизелей.
Сергеев нажал тангенту переговорного устройства.
— Четвёртый! Ответь шестому!
— Четвёртый слушает!
— Спасибо, Мосолов! Твой боец помог дизель провернуть. Что нам, маслопупам, свою силушку надрывать, когда не перевелись ещё на флоте олухи?
Сконфуженный, я вернулся в отсек с полным обрезом солярки.
— Ну, что, салабон, провернул дизелёк? — хватаясь со смеху за живот, спросил Мосолов. — Готов сдавать топливную систему?
— Нет, уж, дудки! Больше не прикупите! Лучше я ещё полажу по трюмам и выгородкам, пока досконально не выучу!
— Правильно! Ответ достойный! Иди, надраивай поёлы!
Каждый вечер на плавбазе после ужина демонстрировался фильм, а я и Петя Молчанов как одержимые шли на лодку. Лазали по отсекам, отыскивая согласно схемам, всякие вентили, манипуляторы, рубильники, кнопки, выключатели, записывали в блокноты маркировку трубопроводов, номера шпангоутов, аварийных захлопок, электрощитов, расположение механизмов, количество и вес аккумуляторных батарей и всякую другую заумную хрень, из которой состоит ракетный подводный крейсер.
Перед самым отбоем вползали чуть живые в кубрик с мешаниной в головах от множества цифр, названий, технических терминов.
Койки наши, как и в учебном отряде, рядом были. Все спят, мерцает синий плафон на подволоке кубрика, и только мы не спим. Шепчемся.
— Слышь, Петруха, я забыл в каких отсеках колонки аварийного всплытия…
— Деревня! В первом, третьем и восьмом…Темнота-а…
Но скоро и сам поворачивается ко мне:
— Гусь, не спишь? Арээн — что такое?
— Балда… Автоматический регулятор напряжения…
Мы бы ещё шептались, в запальчивости слишком громко, но непомерную резвость в учении осаживал дежурный по команде лодки:
— Эй, молодёжь! Смотрю, горите желанием галюн подраить. Ещё услышу хоть слово…
Казалось, только заснули, и вот уже заполошный голос дневального:
— Команде вставать! Койки убрать! Выходить на
Наскоро заправляем постели, выбегаем наверх.
Свежо. Из динамика плавбазы гремит музыка.
Песни в исполнении Майи Кристалинской, Гелены Великановой, Ирины Бржевской, Эдиты Пьехи, Ольги Воронец, Тамары Миансаровой, Аллы Йошпе, Эдуарда Хиля, Муслима Магомаева, Льва Лещенко не смолкали здесь ни на один день. По утрам, в обеденные часы и вечерами звучали они, прерываемые лишь редкими объявлениями дежурного по кораблю.
Под песни мы вставали, делали физзарядку, малую приборку, завтракали, обедали и ужинали.
И по сей день в моих ушах звучит:
Остроконечных елей ресницы Над голубыми глазами озёр… Или: Жил да был чёрный кот за углом И кота ненавидел весь дом… А то вдруг вспомнится: Ты не плачь, не грусти, как царевна Несмеянна, Это глупое детство прощается с тобой… Ни с того, ни с сего въедет в башку: Давай никогда не ссориться, Никогда, никогда… А то целый день неотвязчиво: Синие очи далёких подруг… Ой вы, ночи, матросские ночи, Только небо да море вокруг.И много ещё мелодий и песен втемяшилось, колом не вышибить. Да зачем вышибать? Хорошие они. Задушевные, со смыслом. Не то, что современные трень–брень, один и тот же куплет в которых по десять раз на одной ноте повторяется.
…После завтрака мы торопливо готовимся к переходу на лодку для подъёма военно–морского флага.
Бляхи ремней надраены, золотом горят, чехлы бескозырок белее снега, гюйсы отглажены, робы чистые, начищенные ботинки сверкают.
Над синей гладью бухты с резкими криками носятся чайки.
И вот на весь рейд из корабельных динамиков разносится:
— На фла–аг и гю–юйс… Смир–рно–о!
Волнительная минута. Тишина такая, что слышно как плещутся волны между бортами кораблей. Поскрипывают канаты швартовых, шелестят ленточки бескозырок.
— Флаг и гюйс поднять!
Офицеры, мичманы берут под козырёк, и взгляды всех устремлены на корму, на флаг, медленно ползущий вверх по флагштоку.
И нет в строю экипажа ни одного моряка, кто бы остался равнодушным в эту торжественную минуту. К этой трёхсотлетней церемонии нельзя привыкнуть, как к чему–то буднично–однообразному.
Каждое утро со времён Петра волнует сердца моряков подъём военно–морского флага.
На рубках подводных лодок, на мостиках надводных кораблей офицеры дублируют команду флагмана — «Невы», и по всей бухте в утреннем тумане отдаётся эхо:
— …ать… ать… ать…
— Вольно! — гремит динамик плавбазы.
И снова эхо летит над скрытой сопками бухтой, над эскадрой боевых кораблей:
— …ольно… ольно… ольно…
Начинается утренний осмотр личного состава, развод на занятия, на работу, в наряды.