Рыцари песка и тумана
Шрифт:
С минуту стояли, катая в зубах незажженные сигареты, подпирали противоположные стенки, буравили друг друга глазами… Одновременно подались вперед, чиркнули зажигалками. Как в зеркальном отражении.
– На брудершафт, - тихо сказала Гермиона.- Домохозяйки всегда рыдают во время этой сцены…
Драко, словно не слыша, кивнул на ее плечо:
– Пепел.
Она безразлично мотнула головой - пусть. И тогда он обнял, позволив серым рыхлым хлопьям перепачкать и его рубашку тоже. По-хозяйски, мешая отпрянуть, обнял, неудобно притискивая ее к себе. Свел вместе узкие запястья, сжал одной рукой,
– Да, по хрену им всем, - сказал Драко, свободной рукой поднося ко рту сигарету.- Забыли уже, как бабочки-однодневки. Насрали и полетели дальше. * * * * * , Грейнджер, какая же ты маленькая еще.
– А ты?
– А я большой. * * * * * , - почему-то скривившись, сказал он и хмыкнул.
Глава 22. Ничто человеческое...
– 1-Гермиона не знала, сколько они так простояли - притиснутые друг к другу, словно в автобусной давке. Да это и не имело, пожалуй, никакого значения. Минута, пять или десять… Как бы там ни было, Малфой ее обнимал. В общественном месте, по собственной воле и явно не подумав о том, как станет оправдываться, уличенный в этом постыдном проступке.
Малфой, не подготовивший пути к отступлению, дышащий неровно и сбивчиво, как порнодива, когда камера берет ее крупный план… Это уже не Малфой.
Того жилистого белобрысого парня, с остервенелой неумелостью гладящего ее по волосам, путая их так, что ни одна щетка не возьмет, Гермиона не знала. Не помнила. И под самой строгой присягой готова была подтвердить, что не встречалась с ним раньше. Его острые кости кололись даже сквозь плотную ткань куртки. Пальцы, пахнущие жженым табаком, были холодными и жесткими, точно обтянутые кожей пятидюймовые гвозди. Когда они впивались в ее плечи или затылок, Гермионе мерещилось, что она слышит, как здоровенный молоток рассекает воздух, вот-вот готовый всадить чертовы малфоевские пальцы в ее тело. Глубоко, по самую шляпку.
В этом не было похоти, той дурацкой и неодолимой, какая толкает людей на безумные поступки, начисто снося все ментальные барьеры. Не было сексуального напряжения, отзывающегося притоком крови к паху. Но то, что было… То, чему Гермиона никак не могла подобрать названия, пугало куда сильнее. Неуклюжая, грубоватая попытка ребенка, внезапно узнавшего, что муравьи, которых он прежде бездумно подвяливал в пламени спички, тоже чувствуют боль, совершить нечто по-настоящему хорошее. Искупительное. Позаботиться о ком-то слабом и беззащитном, по определению стоящим ступенью ниже. Возносясь тем самым на недостижимую для всех прочих высоту, где правит бал гуманность в едва различимой вуали презрения… А если и нет этой вуали, то стоило ее выдумать, хотя бы для того, чтобы не поддаться искушению поверить и простить. Чтобы не дать ему забыться и наделать ошибок - сверзиться с пьедестала собственной гордости и так расшибить колени о дно реальности, что потом трудно будет подняться. Только сентиментальной исповеди здесь не хватало. Расклеившийся Малфой, повесивший костяной панцирь на гвоздь,
– Или ты пообещаешь познакомить меня с родителями на следующей неделе или между нами все кончено, и я сейчас закричу!
– слова давались Гермионе с трудом.
Сарказм был глупым и натужным. Но то, что вертелось в голове, было во стократ глупее и уж точно не спасло бы ситуацию. «Я знаю, что ты чувствуешь». Так Малфой ей и поверил. Знает она… Да кто вообще может что-то знать о чувствах человека, одной ногой стоящего в могиле? Упорно цепляющегося за жухлую траву, в надежде выбраться, отчаянно, нервно… Но в итоге лишь обрушивающего на себя новый град земляных комьев. «Я знаю, что ты чувствуешь, злобное обреченное маленькое чудовище... И не могу тебе помочь. И не могу не помогать. Это убивает меня. Как славно, что мы оба лицемеры… Может, нам повезет и мы оба сдохнем раньше, чем придет время говорить начистоту ».
А Малфой все стоял, точно лунатик, точно пьяный до анабиоза, и механически продолжал перебирать пряди темных, чуть выгоревших на солнце волос.
– Драко!!!
– Да, блядь же, Грейнджер… Тише. Не на пожаре, - скривился он, наконец, размыкая кольцо рук. Разрушая наваждение, оглядывая свои ладони с брезгливостью комдива времен Гражданской войны, изобличающего предателя перед строем.
Вдох - выдох.
Взгляд из-под сведенных в линию бровей. Быстрый, настороженный.
Неловкое движение уголком рта, словно бы сомневающегося, ползти ему вверх или все же не стоит…
И вот он уже другой - выставочный экземпляр, чудо селекции. Ублюдок и сноб, циник, равнодушный ко всему живому, кроме себя самого. Хоть сейчас отливай в бронзе и ставь на каминную полку.
– Ладно, так и запишем: «пожара не было». Пойдем, багаж заберем, - сказала Гермиона с каким-то непонятным облегчением в голосе.
– Поезд остановился.
– На хую я вертел твой поезд и багаж вместе с ним, - мрачно отозвался Драко, пинком открывая дверку тамбура и, не оглядываясь, выходя в коридор.
– И Хогвартс с престарелыми параноиками в нем заправляющими. И тебя тоже.
– И всю королевскую конницу, и всю королевскую рать… Ну, не бесись! Можно подумать, у нас без твоих приступов ипохондрии проблем мало. Не ждать же было, пока ты начнешь по швам расползаться, - Гермиона нагнала его, положила руку на плечо, которую он, разумеется, тут же сбросил со злобным шипением.
– Иди к чертовой матери, Грейнджер! И. Не. Смей. Меня. Трогать. А заодно и рот закрой.
– Ну, надеюсь, хоть на этот раз не из-за того, что я грязнокровная шваль?
– Нет. Из-за того, что ты на редкость неблагодарная и бестактная грязнокровная сука. И я устал тебя слушать.
– Хвала небесам… А я уж была решила, что старина Малфой сдал…
Наблюдая за тем, как он идет вперед, с каждым шагом ступая тверже, и свободнее расправляя плечи, Гермиона окончательно утвердилась во мнении, что все сделала правильно. И по-другому быть не могло. Иногда враги могут больше, чем друзья. А иногда между врагами и друзьями разницы почти что нет...