Рыцари пятого океана

Рытов Андрей Герасимович

Распорядившись, чтобы о результатах боя донесли командиру дивизии, я направился в штаб.

Федорова я нашел повеселевшим, будто вопроса «а что дальше делать?» вовсе не было и теперь все стало ясным и определенным.

Доложив обстановку в полках, я услышал в ответ:

— Вот директива Наркома обороны. Приказано приступить к активным боевым действиям. — Федоров поднялся из-за стола. — Читай.

Я ознакомился с документом и тоже порадовался: наконец-то снят запрет, связывавший инициативу командиров, охлаждавший боевой порыв наших летчиков.

Вошел

офицер штаба с новым распоряжением: нанести бомбардировочный удар по Кенигсбергу, Мемелю и Тоурагену.

— Вот это уже деловой разговор! — Глаза Федорова загорелись боевым азартом. — Давай звонить Могилевскому.

Телефонистка соединила его с Виндавой:

— Могилевский? Как дела? Нормально? Возьми пакет, что лежит у тебя в сейфе, вскрой его и действуй, как там написано.

Командир полка подтвердил, что приказание понял и приступает к его выполнению. В пакете том как раз и было сказано, что в случае развязывания войны 40–й полк скоростных бомбардировщиков наносит удар по военным объектам.

В десять часов две минуты наши краснозвездные бомбовозы взяли курс на запад.

Уже после войны мы как-то встретились с Иваном Логиновичем и вспомнили первый день лихолетья.

— Как жаль, что мы не знали тогда о расположении в Восточной Пруссии, в районе Ростенбурга, ставки Гитлера «Волчье логово», — сказал я Федорову. — Можно было разбить его в пух и прах.

— Конечно досадно. Но кто же предполагал, что логово хищника было у нас под боком?..

В ожидании сообщения от майора Могилевского я позвонил в 21–й истребительный полк, стоявший на окраине Риги. Временно нарушенная связь была восстановлена. Я знал, что наши самолеты вышли на перехват фашистских бомбардировщиков, но о результатах Юров пока не докладывал.

— Результаты? — переспросил батальонный комиссар. — Неважные. Из десяти пушечных самолетов эскадрильи капитана Нестоянова половина не вернулась.

— Сбиты?

— Нет, — поспешил успокоить меня Юров. — Сели на вынужденную. Не хватило горючего. Две машины разбиты.

— Ну а летчики, летчики как? — стараясь перекричать шум и треск в телефонной трубке, беспокойно выпытывал я у Юрова.

— Все живы. Посылаем за ними машину. Несмотря ни на что, настроение у людей бодрое, товарищ полковой комиссар. Рвутся в бой.

Несколько позже Юров прислал политдонесение. Написано оно было карандашом, на мятом, оборванном с краев клочке бумаги. В такой напряженной боевой обстановке не до канцелярских формальностей. Главное, что донесение дышало огневой страстью. Я не уловил в нем даже н намека на растерянность. Юров кратко докладывал: сбито девять вражеских самолетов. Старший лейтенант Гаркуша и лейтенант Комиссаров в первых же воздушных схватках уничтожили по две фашистские машины. Самоотверженно, не жалея сил, трудятся техники и механики.

21–й истребительный полк был укомплектован хорошо подготовленными летчиками, и потери он нес в основном не в воздухе, а на земле. Аэродромы, на которых ему доводилось базироваться в первые дни войны, неоднократно подвергались массированным налетам вражеской

авиации. «На сегодня, — писал Юров в одном из своих донесений, — у нас осталось шесть исправных самолетов. За последнюю неделю от бомбежек мы потеряли пятнадцать машин».

Забегая вперед, скажу, что, несмотря на потери, полк майора Мирошниченко дрался геройски. Только за июль и август на старорусском и новгородском направлениях его летчики совершили 2366 боевых вылетов, сбили в воздушных боях 87 самолетов, уничтожили 42 танка, 46 автомашин, 5 бензоцистерн, 14 орудий и много другой боевой техники противника.

Личный состав этого полка имел настолько богатый боевой опыт, что, когда потребовалось, ему не нужно было уезжать в тыл на переучивание. За двадцать три дня люди непосредственно на фронте овладели новым самолетом ЛаГГ-3 и продолжали успешно сражаться с врагом.

В Либаве, где мне довелось побывать рано утром, я не смог долго задерживаться, и сейчас, когда мы дали знать, что все запреты на активные боевые действия сняты, меня чрезвычайно интересовало, как там дела, как дерется полк.

Ни Зайцева, ни Головачева в штабе не оказалось. По телефону со мной разговаривал дежурный по части.

— После вашего отлета нас еще раз бомбили, — сообщил он.

— Потери есть?

— Четверо убито, шесть человек ранено.

— А как дела в воздухе?

— Дерутся наши здорово!

В конце дня я узнал от батальонного комиссара Головачева, что с началом активных боевых действий 148–й полк сражался мужественно и организованно. Некоторые летчики провели по шесть и более воздушных боев. Счет сбитых вражеских самолетов открыл капитан Титаев. Фашистский бомбардировщик, подожженный им, упал неподалеку от либавского аэродрома и взорвался.

— А видели бы вы, как работали техники и механики! — не удержался от похвалы Головачев. — Хоть пиши приказ о поощрении каждого из них.

— И надо написать, — поддержал я заместителя командира полка по политчасти. — Сейчас это особенно важно — поднимать боевой дух людей, отмечать их усердие.

— Мы рассказали всему полку о тех, кто особенно отличился, — сказал Головачев. — В частности, о воентехнике первого ранга Загородском. Он, невзирая на бомбежку, и свою машину выпустил в полет, и помог товарищу. Отлично работал водитель автостартера красноармеец Фадеев.

Батальонный комиссар Головачев был опытным, энергичным и инициативным политработником. Он быстро оценивал сложившуюся обстановку и тут же принимал необходимые меры. Подчиненные уважали его как летчика, ценили как чуткого, душевного человека.

Порадовал майор Могилевский.

— Налет на Кенигсберг, Тоураген и Мемель закончился успешно, — сообщил он по телефону. — Был мощный зенитный огонь, но бомбы сброшены точно на объекты. Потерь не имеем.

Это был первый удар наших бомбардировщиков по военным объектам в тылу противника. И на этом примере мы поняли, что измышления гитлеровской пропаганды, будто советская авиация полностью парализована и не способна к сопротивлению, не стоят выеденного яйца.