Рыцари свастики
Шрифт:
Общественная польза выше своекорыстия! Тот, кто отрицает этот принцип только потому, что он проповедовался национал-социалистами, тот враг государства и народа.
Я выступаю за принцип руководящей роли элиты в государстве! Элита нации должна вести за собой остальную массу…
Я заявляю о своей приверженности солдатскому духу. Тот не мужчина, кто не хочет быть солдатом. Именно солдатскому сословию должна оказываться наивысшая честь. Горе тому народу, у которого кинозвезда значит больше, чем офицер!
Фатерлянд для меня не пустой звук! Фатерлянд священен как источник моего духа. Я люблю и Европу, но не хочу, чтобы в ней мой фатерлянд
Я заявляю о своей принадлежности к рейху. Рейх для меня не кончается границами Федеративной республики, он простирается далеко за ее пределами, везде, где некогда селились немцы и где звучал немецкий язык.
Я утверждаю: расы существуют. Тот, кто отрицает это, за деревьями не видит леса! У меня нет расистского высокомерия. Но я против смешения рас. Что господь бог разделил, то человек не должен объединять. Принцип: «Все люди равны» — это лишь куцая полуправда. Люди различны. Любой разговор с иностранцем подтверждает это.
Опыт истории учит — демократия без фюрера как судно без руля. Исключить из политики сильную личность, значит лишить народ мужской силы. Нельзя противопоставлять демократию и фюрера, ибо идеальный фюрер всегда демократ, а идеальный демократ является фюрером.
Это мое кредо. Так думаю я, и так думают мои друзья. В таком духе я учу молодежь и верю, что тем самым я служу моему народу и моему государству. И пусть меня осыпают камнями и проклятиями, я не откажусь от моей веры. Из-за этой упрямой веры я публикую свои мысли в «Национ Ойропа». И если нужно, я готов за свою веру испить чашу с ядом. Я не скрываю своих принципов. И если кто-то укажет на меня пальцем и воскликнет: «Он сам называет себя неофашистом! Он открыто объявляет себя сторонником теории «земли и крови», он выступает в поддержку фюрерства!», тогда я не побоюсь сказать: «Если все это называется неофашизмом, значит я — неофашист!»
— Ну и демагогия! — растерянно и зло произнес Биркнер. — Что ты скажешь по этому поводу, Хорст?
— Для меня ясно одно, — твердо сказал Вебер, — этот тип, как его там… Карл Реннтир, убежденный неонацист, который разыгрывает из себя оскорбленного националиста. Весь его пафос не стоит и выеденного яйца. Но это для тех, кто давно раскусил таких субчиков. А ведь еще осталось немало «старых борцов», есть еще огромное мещанское болото, для которого такие речи словно песни сладкоголосых сирен. И кроме того, неопытная молодежь, которая сгорает от готовности к самопожертвованию. Но никто не требует от них этих жертв, и только господа реннтиры толкуют им о зове крови, о чистоте расы, о фатерлянде, в служении которым они видят высший смысл жизни.
К столику, за которым сидели Биркнер и Вебер, подошла официантка и поставила поднос с двумя чашками кофе и бутылкой красного вина.
Вебер вопросительно посмотрел на нее.
— Это вам прислал господин, сидевший вон за тем столом, — сказала она, показав рукой в противоположный угол.
Оба недоуменно посмотрели в том направлении, но столик был пуст.
— Странно, однако, — протянул Вебер и взял в руки бутылку.
На подносе лежал небольшой конверт с надписью: «Господину Биркнеру, лично».
— Смотри, Вальтер, у тебя есть не только противники, но и поклонники. Это становится забавным.
Биркнер вскрыл конверт и достал записку.
«Горячий привет от ваших читателей!» Он перевел взгляд на этикетку. «Шато ля тур дю коз».
— На пол! — заорал он и
В зале раздался оглушительный грохот…
«Вы не одиноки, господин Реннтир»
— Господин Реннтир, с вами будет говорить инспектор министерства по делам культов господин Грюне. — Голос секретарши, сухой и корректный, казалось, принадлежал магнитофонной ленте из лингафонного кабинета: произношение было настолько безупречным, что Реннтир не смог уловить, уроженкой какой местности она была. Это вызвало досаду. Он гордился своими безупречными лингвистическими способностями и тонким слухом. Близкие друзья знали, что он имел две награды за особые заслуги перед гестапо. В 1940–1941 годах Реннтир работал в особом Отделе гестапо: в его задачу входила проверка биографических данных политических заключенных. Он научился безошибочно определять по произношению уроженцев любой местности. «С точностью до пятидесяти километров», — имел обыкновение говорить Реннтир.
Редкие лингвистические способности господина Реннтира стоили жизни многим немецким коммунистам. Гестапо умело ценить опыт таких работников.
«Старею», — недовольно подумал про себя Реннтир, не угадавший, откуда родом была телефонная собеседница.
— Господин Реннтир? Говорит Грюне, — раздалось в трубке. — Не были бы вы столь любезны приехать в Гамбург и посетить наше министерство?
— Когда я должен быть у вас?
— Ну что вы, господин Реннтир! Речь не идет о том, что «вы должны». Нам бы хотелось поговорить с вами. А относительно времени, любой день на следующей неделе, который вас лучше устроит: например, среда или четверг.
— Хорошо. Я буду у вас в среду в десять ноль-ноль. Если позволите, по какому вопросу?
— О, господин Реннтир, это не так уж сложно. Видите ли, в связи с некоторыми формальностями… — Инспектор Грюне замялся, подыскивая очередное обтекаемое выражение. — Я бы сказал, на предмет уяснения некоторых подробностей в связи с вашим последним выступлением в печати…
— Мне все ясно, господин Грюне. Благодарю за приглашение. До встречи в среду в десять ноль-ноль.
— До свидания, господин Реннтир.
Повесив трубку, Реннтир из учительской направился в кабинет директора школы.
Сухопарый долговязый Зальцман, директор обершуле в Рансдорфе, сидел в своем кабинете на втором этаже. Реннтир застал его за чтением какого-то журнала. Увидев вошедшего, Зальцман явно смутился и излишне поспешно отложил журнал в сторону, за стопку книг. Однако Реннтир успел заметить, что это был номер «Национ Ойропа».
«И этот тоже просвещается!» — неизвестно почему с раздражением подумал Реннтир.
— Господин директор, я обязан доложить вам о том, что меня вызывает к себе инспектор министерства по делам культов господин Грюне. Я должен быть у него в среду в десять ноль-ноль. Необходимо ваше распоряжение о замене моего урока по истории в восьмом классе.
— Да, да, конечно, коллега Реннтир. Непременно заменим ваш урок. Вы не беспокойтесь ни о чем. Я надеюсь, что у вас не будет никаких неприятностей…
— Неприятностей? Мне нечего беспокоиться, господин директор. Я чист перед своей совестью и перед нашим отечеством. Пусть беспокоятся те, кому нечего сказать в защиту нашего народа, преданного красными и нашими союзниками.
— Но зачем же так, коллега Реннтир! Вас никто ни в чем не может упрекнуть. Но вы слишком категоричны в некоторых своих суждениях. Я бы просил вас…