Рыцарская честь
Шрифт:
Гонт снова засмеялся и повел Херефорда к накрытому столу.
– Ну конечно, я знаю. Дела, дела, тут не до женщин! С моим сыном то же самое. Вижу, ты вовсе не спешишь к леди Элизабет, тогда давай сначала пообедаем, а потом поедем. Если доберемся к вечеру до Илминстера, то завтра перехватим Глостера в Бате и, может быть, договоримся, как тебя снабдить деньгами для войска. Если это устроится и припасы точно будут, дальше все пойдет гладко. Тогда ты сможешь заняться приданым Элизабет Честер и ею самой, а всякие пустяки вроде государственных дел просто выбросишь из головы.
Несколько дней спустя в богатом верхнем зале Честерского замка леди Элизабет, сложив руки на коленях, смотрела в горящий камин. Кроме нее, в зале никого больше не было, но те, кто
В очаге громко треснуло, и дрова вспыхнули янтарным пламенем. Элизабет слегка отклонилась от огня, медленно сомкнула и вновь открыла глаза, огромные и чарующие. Блики пламени в очаге играли на нежной округлости щек, высвечивая гладкую, как у оливки, кожу, загнутые вверх большие ресницы казались не черными, а синими. Элизабет Честер была поразительно хороша: небольшой изящный нос, природно окрашенный яркий благородный рот, но больше других прелестей мужчин приводили в невменяемое состояние ее глаза. Все дело было именно в глазах, взгляд которых заставлял человека незнакомого замолкать на полуслове. Если обычно брюнетки берут нежно-карим цветом глаз, голубым или серым, то у Элизабет Честер они лучились изнутри, подобно тому как светится янтарным блеском пламя в очаге. Ее глаза порой делались жесткими и холодными, как топаз, но всегда оставались лучистыми и светлыми, сквозь них, казалось, можно было заглянуть в душу их хозяйки.
Даже явная озабоченность не могла замутить их прозрачности, а Элизабет сейчас была сильно взволнована. Минул год, как отец сказал ей о предложении графа Херефорда и своем решении принять его. Рассказывал об этом Честер длинно, извинительно и со всяческими подробностями, ожидая самого худшего, но Элизабет не возражала, и Честер потихоньку умолк, пристально вглядываясь в миловидное лицо дочери. Десять, двадцать или полсотни раз – Честер уже не помнил сколько – приезжали к ней свататься и уезжали ни с чем. Многим Честер отказывал сам, считая партии неподходящими: он любил дочь, как никто, и не хотел выдать за того, с кем она не была бы счастлива. Других же пытался ей навязать, применяя все формы воздействия, какие только мог придумать. Но в Элизабет не было кротости, свойственной женщинам того времени. Когда он ей приказывал – она смеялась ему в лицо, он ее бил – она ругалась, грозил уморить голодом – она плевалась. В конце концов он уступал, иначе жизнь его стала бы сущим адом.
Если Элизабет была не в духе, то одежда оставалась нестираной и нечиненой, стол накрывался кое-как, а еду готовили так, что было невозможно есть. Сама же она день и ночь скандалила, и ее ядовитый язычок отыскивал и жалил в самые уязвимые места отцовской больной совести. Последние лет пять Честер избегал ссор с дочерью. Он сообщал ей об очередном предложении и без вопросов принимал ее отказы. Но лишь отчасти его молчаливую покорность объясняло поведение дочери; главная причина состояла в том, что дочь Честера становилась все более полезной в делах политических. Теперь ее полезность, кажется, кончалась. Он порвал с королем Стефаном, а королева Мод удалила Элизабет из своей свиты. Королевское окружение оказалось для Элизабет закрытым, она больше не приносила отцу дворцовых новостей и перестала быть хорошей советчицей.
В этих условиях Херефорд становился мужем хоть куда: молод, строго говоря, даже моложе Элизабет, хорош собой, храбр, богат, душой и телом был заодно с Честером в политике. Земли Элизабет, наследованные от матери, лежали ближе к владениям Херефорда, чем к Честеру, а некоторые замки из приданого Элизабет стояли прямо на границе с имением Херефорда. Но главное, Элизабет знала лорда Херефорда, и он нравился ей. Поэтому Честер рискнул принять предложение Херефорда, преподнес его как совершившийся факт и понял, что не прогадал.
Элизабет тогда обрадовалась предложению не меньше отца. За год до этого она сама, между
У Элизабет Честер имелось немало недостатков, но склонности обманывать себя среди них не было. И тихий час у камина был потрачен на то, чтобы честно разобраться, почему возвращение Херефорда ее расстроило. Разумеется, он ей нравится и кажется привлекательнее всех, кого она до сих пор встречала; их смешат одни и те же вещи, оба любят мужские забавы и смелые шутки. Он богат, отец оставил ему хорошее наследство, но для нее это не так уж важно, потому что, пожелай она богатства, могла бы выйти за лорда Сторма. Грубым он с ней не будет: мужчина, столь мягкий в обращении с матерью и сестрой, как лорд Херефорд, не станет жестоким по отношению к жене. Так что же? Молод, хорош собой, до того хорош, что дух захватывает, красавец самец. Тут Элизабет остановила бег мысли и прикрыла свои янтарные глаза. Вот, подумалось ей, где собака зарыта. Все дело в этом. Она безоглядно принимала в Роджере Херефорде все – отвагу воина, смех, его взгляды, все, кроме его страстности. У нее задрожали колени, и она положила на них руки, чтобы унять дрожь, а лицо и шею залила жаркая краска стыда, еще более украсив ее румянцем с лиловым оттенком. Этот приступ при мысли о полной физической близости был, конечно, связан с былыми домогательствами, но не то было главной причиной. С Роджером это никак не связывалось; по отношению к нему не было ни холодного безразличия, ни голой неприязни; ей, оказывается, была невыносима страстность Роджера, которая будила в ней ответную страсть. Всякое его прикосновение возбуждало ее так, что хотелось кричать и колотить, но она не могла удержать себя, чтобы не заставить его прикасаться к себе еще и еще.
Минул год, но как же мало думала она о нем за это время! Ее больше занимало, как заставить его сделать предложение, чем то, какими их отношения станут после этого.
– А, вот ты где, Элизабет. Послал разыскивать тебя по всему замку. Наверное, захочешь прочесть письмо от Роджера.
– Спасибо, папа. С тем же гонцом я получила письмо и для себя.
Но все же взяла его и стала читать, чему не так уж много женщин обучались в те времена. А думала она не столько о написанном, сколько о внешности отца в сравнении с тем, каким ей помнился Роджер. У обоих глаза были голубыми, но отцовские лишены остроты и бегали. Высокий и широкий лоб, крупный с горбинкой нос придавали лицу отца более благородное выражение, но эту солидность верхней половины отцовского лица опрокидывали какие-то бесформенные губы и несколько сдвинутый назад подбородок. Даже белый рубец шрама внизу щеки не придавал подбородку отца недостающей решительности, тогда как рисунок челюсти Роджера говорил: «Не смотри, что весел и добродушен, если тронешь – будет плохо». Элизабет протянула свиток обратно.
– Великим писателем его не назовешь. Слова и фразы будто переписаны из одного письма в другое. Всего-то новостей – он будет здесь через две недели и торопится обручиться. Скорей, скорей! Целый год ему удавалось скрывать свое нетерпение. Что погнало его к этой цели сейчас?
– Не смей так говорить, Элизабет! Мысль написать тебе отдельно могла появиться только у очень тактичного человека. Знай, ему вовсе не требовалось посвящать тебя в свои планы.
– Договора у нас не было! – вспыхнула Элизабет. – Ему это было обещано без свидетелей. Я все еще могу отказаться.
Честер строго на нее посмотрел.
– Ты? Это не твоего ума дело. И сейчас уже поздно брать свои слова назад. Я сам подпишу с Херефордом брачный контракт, что бы ты ни делала и ни говорила. Необязательно это делать у нас. Я прекрасно могу поехать для этого в замок Херефорда. И потащу тебя в церковь, даже если ты будешь визжать и ругаться всю дорогу, а если изобью до полусмерти, то сам отвечу за тебя при венчании! Хороша будет картинка для твоих знакомых, и каким посмешищем ты себя выставишь!..