Рыцарство от древней Германии до Франции XII века
Шрифт:
Эниде, Лодине или Геньевре не нужно смотреть, как их рыцарь убивает других, чтобы возмечтать отдаться ему. Но зрелище убийства не слишком их и устрашает!
Конечно, эти герои Кретьена де Труа — образцы для реальных людей: они исполнены благих мыслей и соответствуют ожиданиям аудитории. Но упомянутые ожидания включают в себя также чувство мести, болезненного — в некоторых обстоятельствах — представления о чести, а также чувство милосердия.
Вернемся к Эреку. Получив низкий удар от Идерова карлика, он оспаривает у Идера, ради своей подруги, приз — ястреба. Обе девушки, Энида и подруга Идера, приходят в отчаянье от ударов, которые те наносят друг другу, но не имеют власти их разнять. Им остается лишь плакать при виде крови и возносить молитвы к Богу. Бойцы соглашаются на миг остановиться, но лишь затем, чтобы восстановить силы; вид девушек их волнует, и они вынуждены вновь разить друг друга — из любви. Бой возобновляется, и его накал удваивается. Однако Идер не знает, что Эрек вымещает на нем оскорбление, Идеру недостает ожесточения (и смелости), так что он падает, получив неглубокую трещину в черепе. Эрек срывает с него шлем, и теперь, вспомнив об оскорблении, «ему бы голову срубил, / Но враг пощады запросил». Ивпридачу: «Ты в честном победил бою, / Так сохрани мне жизнь мою. / И приз и слава — все тебе, / Внемли ж теперь
Итак, став пленником под честное слово, Идер является к королю Артуру и королеве Геньевре. Едва он объяснил причины приезда, передав свое сообщение, сам король Артур решает его судьбу: «Коль вы мне рады угодить, [— говорит он королеве, —] / Я пленника освободить / Прошу, с условием таким, / Что верным рыцарем моим / Он здесь останется, а нет — / Ему же зло, ему же вред»{983}. Королева как будто счастлива так и поступить, и Идер доволен не менее: оруженосцы (отроки) спешат снять с него доспехи, что кладет конец его статусу пленника, так как пребывание в доспехах, в которых он потерпел поражение, напротив, символизировало бы этот статус. Любопытно, что этой благожелательностью он обязан женщине, но во Франции XII в. подобное освобождение из плена не было редкостью и без женского вмешательства.
Выкуп за деньги, торг, выплата пятнали бы чистоту артуровского рыцарства. Поэтому о них полагалось умалчивать, как и о наемничестве — лишь бы у рыцарского класса не оказалось ничего общего с городской буржуазией. Зато отдельные капли благородной крови, отдельные отрубленные головы не слишком вредят его имиджу. Ведь рыцари должны иногда рисковать жизнью, — а иначе где бы проявлялась их храбрость? И они неукоснительно берегут честь. Они мстят за оскорбления, которые им нанесли, и это их роднит с героями «жест». Они также, и это их фирменный знак, ставят себе в заслугу защиту обижаемых девиц, часто бескорыстную, без мысли о плотской любви или о наследстве. Наконец, вместо того чтобы защищать церкви и бедняков, рыцари их просто не грабят — однако замечают ли?
Соблюдение некоторых правил в отношении противника тут и там оставляет открытой дорогу к последующему соглашению, — но не открывает ее автоматически. Пять рыцарей-грабителей, однажды встающих на пути Эрека, настолько любезны, что схватываются с ним лишь один на один, а ведь многие из них при этом гибнут{984}. Тот же Эрек и Гиврет Малыш, после того как долго и весело дубасили друг друга и пускали друг другу кровь, становятся лучшими в мире друзьями, — и через тысячу стихов Гиврет, чтобы спасти Эрека и Эниду, спешит выступить против очень сильных противников.
Но Кретьен де Труа позволил Эскладосу Рыжему погибнуть от смертельной раны, нанесенной Ивейном, чтобы последний мог жениться на его супруге. Хотя Эскладос не был ни его смертельным врагом, ни особо неучтивым рыцарем. Покинул бы он даму ради турниров и «куртуазного невроза», как это вскоре сделает Ивейн?
Ланселот, желая перейти очень острый Мост Меча, должен принять вызов Спесивого рыцаря. Эта схватка могла не быть смертельной, однако она оборачивается худо, так как Спесивый насмехается над героем за то, что тот однажды поднялся на телегу… Вскоре оба изнемогают, но оскорбление придает Ланселоту новые силы: «Он сбивает у того с головы шлем и вновь опускает забрало, причиняет ему столько страданий, что тот вынужден просить пощады»{985}. И на сей раз условие состоит не в том, чтобы отправиться прямо к самому шикарному двору Европы, как в «Эреке и Эниде», а чтобы в свою очередь подняться на телегу и тем самым искупить оскорбление. Спесивый отказывается, но тем не менее упорно просит сохранить ему жизнь. И победитель колеблется. Вдруг появляется девица, требующая головы побежденного, ибо считает его изменником. Замешательство Ланселота усиливается. В его душе происходит спор между Щедростью (по отношению к девице) и Состраданием (к рыцарю), настоящая тяжба, какая уже при виде телеги происходила между Любовью и Честью. Наконец, чтобы разрешить эту проблему, он дает Спесивому второй шанс. Бой возобновляется, и Ланселот убивает противника; тогда он дарит голову убитого юной особ{986}. Появление женщины в том или ином эпизоде не всегда делает героев-мужчин гуманней.
Но обычно их подруги — это партнерши в игре, с которыми они часто, как уже говорилось, образуют пару конформистов, после чего не очень ценная ставка, по преимуществу в игре, позволяет им проявить хорошие манеры.
Впрочем, так ли часто у этих рыцарей есть повод дважды сразиться с одним соперником? Нередко поединки прерываются, и враги (порой заново) становятся друзьями. Так происходит, когда Ивейн и Говен, не узнавая друг друга, бьются между собой, отстаивая интересы двух сестер де Шипороз [Epine Noire, терн], соперниц из-за наследства. Дело началось с перепалки между сестрами при королевском дворе и с проклятий, призывов к Богу и Закону. Не узнавая друг друга, оба защитника дерутся с жаром, не без последствий: «На их шлемах нет ни одного гиацинта, ни одного изумруда, который не оказался бы раздроблен и искрошен»… Это похоже на намеренное уничтожение всего ценного, и, несомненно, «еще бы немного, и они бы вышибли друг другу мозги», но крепкие доспехи защищают рыцарей. Возобновив бой, они проявляют еще больше ожесточения — словно бы его раньше было мало! И зрители, восклицая, что «два храбреца из храбрецов / Равны друг другу»{987}, как будто намекают, что довольно, и побуждают обоих рыцарей заключить мир.
Столько ударов впустую; эта литературная сцена совершенно не соответствует «исторической» тенденции — бойцы часто отменяли поединок посредством более или менее официальных соглашений, хотя позже могли обвинить друг друга в неявке на бой. Ивейн и Говен изображены здесь более великодушными в защите дам и более отважными в сражении, чем были бы реальные бойцы — наемные и трусливые. Но их больше привлекает возможность подвига, нежели долг справедливости.
Зрелище турнира — излюбленное времяпровождение артуровского двора. Рыцарям турнир дает возможность совершать подвиги и избавляет их от бремени реальных ссор. Это честное состязание, из которого Кретьен де Труа изгоняет смерть и деньги. Поэтому его турниры — праздники, а не ярмарки. Ни пехоты, ни финансовых расчетов на них не найти. У них всего один недостаток — и потому в их течении недостает рельефности и саспенса, раз нет инцидентов, какими изобиловали турниры Балдуина V де Эно и Вильгельма Маршала. Артуровские рыцари слишком прекрасны, они мало грешат против вкуса, слишком редко жульничают и хитрят, чтобы рассказ о их турнирах мог быть по-настоящему захватывающим. У автора нет другого выхода, кроме как делать ставку на оригинальные приемы. Например, когда Клижес на турнире в Оксфорде приезжает каждый день инкогнито в доспехах другого цвета, словно бы всякий раз новый соперник, совсем свежий, брал верх над Сагремором, Ланселотом и Персевалем… прежде чем сразиться в равном бою с мессиром Говеном!{990} Или же, когда Ланселота его дама, королева, вынуждает во время турнира в Ноозе на довольно долгое время стать «хуже всех»{991}. В то же время на самом турнире интерес вызывают и возглас герольда, и перечень вымышленных гербов. Но это не делает подобные игры, подобные праздники чем-то большим, чем блестящие интермедии, они никогда не становятся решительными моментами сюжета. В целом герои, на манер Энея, достаточно изысканны, чтобы не слишком интересоваться выгодным призом, конями, пленниками, за которых могут дать выкуп, и думают лишь о том, как сражаться красивее всего. Тем лучше для них и для побежденных ими, тем хуже для занимательности эпизодов…
In extremis [к концу жизни] Кретьен де Труа все-таки придумал один очень красивый турнир, богатый социальными импликациями, вставив его в «Повесть о Граале». Мессир Говен вызван на судебный поединок Генганбрезилем: он якобы подло убил сеньора последнего, эскавалонского короля, не прислав предварительно вызова. Ожидая боя, он словно находится на карантине: ему положено остерегаться любых злоключений, которые могли бы помешать сразиться, а значит, и турниров, потому что там его могут ранить или взять в плен. Но он видит проходящих рыцарей и узнаёт, что они направляются на турнир в Тинтагель. Устоит ли он, не откликнувшись ни на один призыв к оружию?
Как и турниры, устраивавшиеся графом Филиппом, которому посвящена «Повесть о Граале», этот турнир организован на основе официального вызова, как противоборство двух сеньоров, которые знакомы друг с другом и между которыми, как можно заметить, возникает еле ощутимое напряжение… Здесь речь идет о конфликте потенциальных тестя и зятя, что немного напоминает столкновение Балдуина V де Эно с шурином, сиром де Куси{992}. Только в романе ситуация оказывается более пикантной, так как Кретьен де Труа делает ставкой в этом турнире женщину или, точнее, поводом для него — ее каприз. Мелианта де Лиса вырастил Тибальд Тинтагельский, вассал, по совету умирающего отца. Мелиант влюбился в старшую дочь Тибальда, а всего у последнего было две дочери. Он попросил ее о любви, она потребовала, чтобы он прошел посвящение в рыцари. Никаких сложностей — такое делается мигом, довольно одного восьмисложного стиха («se fist lors [aire chevalier» [тогда его сделали рыцарем]{993}), уже без описания церемонии. Мелиант де Лис возвращается к своей просьбе, но оказывается, что девице этого мало. Она хочет большего, и прежде всего, чтобы он, как она говорит, совершил «столько подвигов и выдержал столько поединков, сколько должна стоить моя любовь»{994}. У нее есть основания набавлять сцену, разве не ясно? Действительно, первоклассное посвящение может получить любой юноша из хорошей семьи. Затем нужно доказать своей красавице, а также другим рыцарям, начиная с самых близких, чего стоит претендент. Система ценностей старшей дочери Тибальда Тинтагельского определяет все творчество Кретьена де Труа и даже Сугерия и Ордерика Виталия. Эта девица толкает на подвиги влюбленного в нее рыцаря, как Геньевра, как Энида, даже рискуя, что и сама будет дрожать от страха. И вот она приказывает Мелианту выиграть ее на турнире у ее же отца.
Мелиант подступает под Тинтагель с более сильным отрядом, чем у Тибальда, и здесь можно сказать почти то же самое, что в «Истории Вильгельма Маршала» сказано, и не без прикрас, о событиях под Дренкуром в 1173 г.{995}: «турнир» весьма похож на настоящую осаду, с блокадой и вылазками, дамы и девицы созерцают его с высоты стен, но, чтобы шансы уравнялись, замку нужен очень сильный защитник. Какой рыцарь не снискал бы чести, совершив такую попытку, какую совершил, возможно, Жоффруа Плантагенет и, что более достоверно известно, Балдуин де Эно?{996} Поэтому сторонники Тибальда обращаются с мольбой к Говену{997}, но он объясняет свое положение, и к его неучастию относятся с пониманием{998}.