Рыцарство от древней Германии до Франции XII века
Шрифт:
Стремление к познанию словно бы сковывает последнего. Или это самого автора привел в затруднение замысел? Действительно, здесь множество религиозных аллюзий. Кровь, текущая с копья, явственно напоминает кровь Христа, которому копье Лонгина, согласно одному апокрифическому евангелию, пронзило бок. А Грааль, бесспорно, связан с евхаристией, притом что в то время таинству причастия придавали чрезвычайно большое значение наряду с покаянием. Но эта облатка — все-таки не тело Христово. Кстати, и священника в зале нет. А почему религиозные таинства автор помещает в таинственные замки, вместо того чтобы отправить рыцарей в церкви, на настоящие мессы, смысл которых им бы объяснили в проповеди, громко и внятно, ив то же время вручили бы их мечи с наставлением приветствовать всех священников?
Очень ли добрым христианином был Кретьен де Труа? Еще чуть-чуть, и пришлось бы сказать: в этой книге загадок он обратил христианскую религию в игру, наравне с поединками и придворной жизнью. Еще шаг, и истинное христианское милосердие (поставленное в «Повести» на видное место), выразилось бы в том, чтобы обеспечить всем французам белый хлеб, кусок гуся и пирога, а не в том, чтобы отправляться на поиски таинственного копья, этой эмблемы класса рыцарей, вдруг оказавшейся
Возможно, кто-то сочтет, что я рассуждаю о Граале слишком дерзко! Но Жан Фраппье в своих прекрасных очерках о нем был не более снисходителен. «Религию, — писал он в 1954 г., — почти без перерывов неизменно превозносили в интересах класса рыцарей и с явным намерением укреплять положение самого этого класса» {1072} . Это относится и ко всевозможным продолжениям, придуманным в течение полувека после смерти Кретьена де Труа. Продолжения и «разъяснения» примыкают к его незаконченному тексту. Одно из них делает упор на роли «дев» в королевстве Логр: разве не они одни знают путь к источникам? Совершивший насилие над одной обратил остальных в бегство и тем самым навлек на королевство беду… Вот почему рыцари Круглого стола стремятся поддерживать уважение к девицам. Впрочем, если верить «Поискам святого Грааля», рассчитывать на успех здесь может только девственный и целомудренный рыцарь. Значит, прощай Персеваль, потому что во втором продолжении он возлежал с Бланшефлёр [270] . И дорогу Галахаду, отпрыску чрезвычайно знатного и святого рода, восходящего как минимум к Иосифу Аримафейскому, доброму еврейскому рыцарю, который похоронил Иисуса, после того как собрал его кровь в Грааль. Таким его увидел Робер де Борон в своем «Романе о Граале» около 1200 г. Местами эти тексты граничат с рыцарской ересью, но, по счастью, в миф вторгается роман «Поиски святого Грааля», сочинение цистерцианцев, сводя его к ортодоксальной аллегории. Зато в «Перлесваусе» дело доходит до священной войны {1073} . А около 1230 г. все наследие «жесты» и куртуазного романа объединил в себе монументальный «Ланселот-Грааль» в прозе. Тут Дама Озера может наставлять юного Ланселота, что призвание рыцарей — насаждать справедливость, помогая королям {1074} , и это усложненная версия капитулярия Людовика Благочестивого (823–825) {1075} . В этом итоговом произведении меньше таинственности, чем в других, а есть лишь довольно традиционная рыцарская идеология. Вина короля Артура — только в том, что он злоупотребил властью сюзерена. Пусть он это признает, и противник его королевства, Галеот, подпишет с ним спасительное перемирие во имя рыцарской дружбы с Ланселотом и прежде всего из любви к королеве.
270
Тем лучше для него! Лучше там, чем между матерью и химерой...
И, несомненно, уже немец. Вольфрам фон Эшенбах, дальше всех зашел в превращении сюжета о Граале в социополитическую утопию — настолько, что она заставляет содрогнуться. В переложение Кретьена де Труа он вносит толику геометрии и доводит своего «Парцифаля» до конца (в первые годы XIII в.). Рыцарями Грааля здесь могут стать все, включая выходцев с сарацинского Востока. Эти рыцари соблюдают строгую дисциплину, они целомудренны и беспощадны к врагам того мира, который защищают. Их король получает власть от Бога, и только он вправе жениться, так повелел Бог. Церковь в этом теократическом рыцарском королевстве не играет почти никакой роли [271] .
271
Для тысяча двухсотого года типичны мечтания о новой эре — к ним относятся и идеи Иоахима Флорского о царстве Духа. Это было куда более милленаристское время, чем тысячный год.
Но в реальности книга Вольфрама фон Эшенбаха не объединила своих читателей в братство Грааля. Рыцарско-монашеские ордены, от тамплиеров до тевтонцев, остались под надлежащим контролем Церкви и папы Иннокентия III. Что до рассказов самого Кретьена де Труа, то они, будучи нравоучительными играми, оказали влияние лишь на нравоучительные игры, которые устраивались на придворных праздниках.
Химеру абсолютного рыцарства, изложенную на верхненемецком языке, могло породить, как и все сказки о Граале, желание затормозить реальное историческое развитие. Ведь на рубеже тысяча двухсотого года пришел час поделиться социальным верховенством с городской буржуазной элитой, попасть в более жесткое подчинение Церкви и королю и даже приоткрыть двери для новых пришельцев. Только такой ценой рыцарство могло выжить.
Впрочем, действительно ли Вольфрам фон Эшенбах призывал рыцарей, достойных этого названия, спасать мир и властвовать над ним? Да, потому что они благородны по рождению и обладают всеми полномочиями (войны и суда). Но они настолько дисциплинированны, настолько аскетичны и профессиональны, что возникает мысль, не примешался ли сюда и замысел совсем иной направленности: воссоздать древнеримскую армию.
ИОАНН СОЛСБЕРИЙСКИЙ И РИМСКАЯ ДИСЦИПЛИНА
В самом деле, нам нужно вернуться в более раннее время, нежели период Этьена де Фужера и «Повести о Граале» Кретьена де Труа, чтобы найти исток новой темы — рыцарства как сословия, которое учреждено Богом, держит один из двух мечей и берет его обратно «с алтаря». Ее развил в своем «Поликратике» около 1159 г. английский клирик Иоанн Солсберийский, и оба этих автора обязаны ему — так же как и Ламберт Ардрский, когда упоминает о «клятвах рыцарства» (militia) графов Гинских со времен проезда Томаса Бекета{1076}. «Поликратик» —
«Поликратик» — не монолитное произведение. Исследователи, начиная с Сидни Пейнтера{1078}, цитируют страницы шестой книги как описание рыцарского и христианского идеала в полном смысле слова: рыцарь должен защищать Церковь, почитать священников, искоренять несправедливость{1079}… Однако ново ли это? Это близко к основным положениям каролингской идеологии меча. С другой стороны, куртуазный элемент, восторжествовавший в результате «рыцарской мутации» XI в., у Иоанна Солсберийского отсутствует — автор порицает роскошь и парадность (хотя откровенно не ополчается на куртуазные ценности и обычаи, от турниров до druerie). К тому же сочинение убеждало читателей признать эталонным, то рыцарство, какое описал Ордерик Виталий и какое по замыслу Кретьена де Труа должны были идеально воплощать Эрек, Ланселот или Персеваль в соответствии с ожиданиями артуровского двора, а также внушало, что эту мутацию породил социологический «германский дух», якобы присущий раннему франкскому Средневековью. Поскольку шестая книга «Поликратика» подчеркнуто восхваляет римскую дисциплину в сочетании с явно этатичнои организацией военного дела, ее вряд ли можно считать апогеем рыцарской теории: может быть, при помощи этой книги, наоборот, был нанесен один из первых таранных ударов, какими апологеты зарождавшегося государства Нового времени желали покончить с рыцарством — феодальным, куртуазным, постгерманским? Пусть даже самые ярые сторонники означенного рыцарства позже воспроизводили некоторые страницы и идеи Иоанна Солсберийского.
Эта книга знаменита пассажем, развивающим «органицистское» метафорическое представление о государстве (легче отличимом от Церкви после григорианской реформы), где монарх служит головой, а крестьяне суть ноги, тогда как желудок представляют финансисты, а бока — придворные; у этого политического тела две руки — это службы в духе поздней Римской империи {1080} , одна военная, другая нет. В силу самого факта мы здесь имеем дело не с тысячелетней схемой, наделявшей рыцарство взаимосвязанными полномочиями вести войну и вершить суд, — это возвращение к римскому разделению труда (ведь так оно и есть, Иоанн Солсберийский постоянно увязывает между собой «честь» и «труд», желая сделать эти понятия нераздельными). Поэтому «рыцари», если слово milites еще следует переводить так, — уже более не подобия, не аналоги монарха. Они больше не имеют права ни обсуждать его повеления, ни участвовать в вынесении судебных приговоров: это простые исполнители. Здесь надо говорить: «военные», «солдаты» и переводить militia как «армия». Разве Иоанн Солсберийский не утверждает, что они должны уметь сражаться пешими, так же как и конными? [272] У него это люди, предназначенные для активной физической деятельности, возможно, и неграмотные, но сильные благодаря интенсивным тренировкам. И он допускает даже, что их можно набирать из разных социальных сред, выбирая самых пригодных, в том числе из людей, привычных к тяжелой работе, как кузнецы или крестьяне, трудящиеся в поте лица, не ведающие удовольствий…
272
Более того: «Тот, кто умеет сражаться только верхом, не очень пригоден для militia» (IV, 9)!
Во всяком случае этот клирик, обученный в парижских школах и живущий среди книг, не упоминает о привилегиях знати и даже о ритуале посвящения. Правда, воздействие его подрывной идеи «выбора лучших» из числа привычных к труду несколько ослабляется тем, что Иоанн Солсберийский ее не конкретизировал. Как англичанин он, конечно, рассматривал многие практические вопросы. Но, поскольку он был воспитан в Латинском квартале Парижа, он испытывал пристрастие к химерам и в принципе был почти так же одурманен латинской литературой о римском солдате-гражданине, солдате-труженике, как впоследствии Дон-Кихот — рыцарскими романами! Это была его излюбленная фикция, поддерживаемая римскими авторами эпохи Империи, которые идеализировали командиров и солдат периода Республики и прежде всего Пунических войн или войн Цезаря. Поэтому в шестую книгу «Поликратика» попало очень многое из «Фарсалии» Лукана, «Стратегем» Фронтина, «Военного дела» Вегеция. Лишь отбор, соединение и некоторые вставки принадлежат клирику, современнику Кретьенаде Труа, кстати, испытавшему влияние Гальфрида Монмутского. И его постоянные ссылки на римского солдата, усердного и беспощадного, не кажутся ни безобидными, ни неактуальными, когда осознаешь, что Иоанн Солсберийский не сидел, подобно Ордерику Виталию, в первых рядах зрителей турниров перед французскими замками, в хорошем обществе. Он имел в виду более суровую войну, какую английские короли время от времени вели с «дикарями» Уэльса, — последних называли так, оправдывая подчас дикое обращение с ними.