Рыдания усопших (сборник)
Шрифт:
Убертус вдруг вздрогнул и затравленно оглянулся на дверь, но быстро взял себя в руки.
Несчастный Шписс тяжело задышал.
Вы сказали, покарать моего отца… Но каким образом?
Врач вздохнул.
Боюсь, бедный мой пациент, что отец Ваш покончил с собой после моего отъезда, не вынеся рассказанной мною правды. Я думаю, его предсмертное письмо придет Вам почтой завтра, а сегодня Вам нужно постараться успокоиться…
Что?! Что ты сказал, сволочь? – обезумевший внезапно антрополог вскочил и бросился на ставшего ему ненавистным эскулапа, что так спокойно рассказал о том, как подвигнул его отца на самоубийство. – Я убью тебя, слышишь?!
Однако
Оказавшись в своем кабинете, старик грузно опустился в кресло и вновь взял в руки полученное антропологом из черепа изображение Карин Барлоу. Да, завтра привезут и похоронят скелеты, и пусть они упокоятся с миром! Убертус молил высшие силы, чтобы в мертвые головы супругов Барлоу не пришла идея мстить всем и за все. В чем он, в конце концов, виноват? Он был молод, а она – чертовски привлекательна…
Убертус в задумчивости огладил свою густую бороду. Борода эта, как мы помним, придавала ему сходство со святым, но в душе у него ничего святого не было.
09.07.2014
Шкаф старого аббата
Когда Раду прибыл в монастырь, уже смеркалось. Дорога отняла у него без малого шесть часов жизни и последние силы, так что, называя свое имя девушке у регистрационной стойки, он чуть шевелил языком. Привыкшая к виду усталых путешественников, молодая особа понимающе покачала головой и улыбнулась, протягивая Раду ключ от его комнаты. Ее помощница-практикантка – совсем уж молоденькая курочка в светлых локонах, поставила в регистрационном журнале галочку: прибыл-де. Взяв увесистый стальной брелок с позолоченным набалдашником и выбитым на нем номером апартамента, гость нашел в себе силы поблагодарить девицу и начал неспешно подниматься по широкой, устеленной зеленым ковром лестнице, сохранившейся в первозданном виде.
Последний монах покинул эти места в далеком 1802 году, и в бывшем монастыре размещалась сначала библиотека Людвига Первого, потом еще что-то, а теперь Швабская Академия, предоставляющая всем интересующимся платные курсы на всевозможные темы, а также кров и обеды-ужины в виде буфета, не слишком разнообразные, но достаточные для людей занятых, предпочитающих умные заседания чревоугодию. Комнаты – бывшие кельи – швабы оборудовали по самым современным представлениям, и лишь стилизованная под старину мебель да четырехметровые, покрытые лепниной и кое-где фресками потолки напоминали приезжим о славном бенедиктинском прошлом здания.
Поднявшись на второй этаж и отыскав свой номер, Раду бросил в угол спортивную сумку, притулил к стене чемодан на колесиках и в изнеможении рухнул на массивную деревянную кровать, переводя дух. Через минуту он почувствовал себя лучше и, машинально полистав обнаруженную им на прикроватной полке Библию – обязательный атрибут всех гостиничных номеров, снова поднялся.
Распахнув дверцы громадного, под потолок, шкафа, верхние полки которого терялись в полумраке, Раду за пять минут развешал и растолкал по отсекам весь свой немудреный гардероб и отправился в душ. Освежившись, он принарядился, почистил с помощью странного мохнатого механизма в коридоре ботинки и спустился к ужину. Есть хотелось ужасно. Девица за стойкой приветливо
В свой номер он вернулся, когда снаружи уже совсем стемнело. Холодный серебряный свет одинокого фонаря на монастырском дворе заливал комнату, придавая предметам причудливые формы; Раду живо представил себе, что находится в настоящей монашеской келье, где, должно быть, все именно так и выглядело пару-тройку сотен лет назад. Хотя, впрочем, зачем бы понадобился ведущему скромный, а то и аскетический образ жизни монаху такой огромный шкаф? Какие такие наряды стал бы он в нем держать?
Громада массивного, мореного дуба (ух ты!) шкафа возвышалась над всем остальным в комнате, словно суровый начальник, не терпящий возражений. Пристроенный к стене, он вполне мог бы служить дверью в соседнее помещение, если бы кому-то вдруг вздумалось придаваться здесь шпионским или же любовным страстям. Раду усмехнулся: какие страсти у монахов? Да и участники конференции, на которую он прибыл – пропади она пропадом! – эмоциональностью не отличаются и сейчас, должно быть, уже мирно похрапывают в своих пышных постелях или репетируют завтрашние доклады…
Раду вздохнул в предчувствии предстоящей трехдневной скуки и, умывшись на ночь, взялся было за ключ в дверце шкафа, чтобы достать оттуда пижаму. Однако что-то остановило его, заставив отдернуть руку и сделать шаг назад. Знаете, как это бывает? Потемки, незнакомая обстановка чужого жилища да мертвый свет луны (в случае Раду – фонаря) воскрешают в нас самые глупые суеверия и вызывают ложные предчувствия, поднимая со дна возбужденного сознания мутную взвесь укоренившихся в древних структурах мозга страхов и инстинктов, лежащих там в осадке тяжелым шлаком. А уж если вы, как наш герой, порадовали себя несколькими фужерами хорошего красного вина, то оторопь и ком в горле вам обеспечены.
Раду стоял, замерев и боясь повернуться, хотя то, что его обеспокоило и заставило его сердце колотиться о грудную клетку, находилось не за спиной, а именно в шкафу, за запертой дверью. Он порадовался мысли, что не успел повернуть ключ и открыть шкаф, хотя и не смог бы объяснить, что его так встревожило. Должно быть, вся обстановка комнаты, непривычность ситуации и одиночество сыграли с ним злую шутку, но, даже понимая это, он ни за какие блага на свете не согласился бы сейчас отпереть эту дубовую дверь и заглянуть внутрь. Забыв про пижаму, Раду попятился назад и, нащупав кровать, влез под одеяло, дав себе клятву никогда больше не приезжать в бывшие монастыри.
С первыми лучами солнца, залившими выходящую окном на восток комнату, страхи, как водится, испарились. Разбуженный писком будильника, Раду протер глаза, сел на постели и, вспомнив свои вчерашние переживания, улыбнулся. Надо же! Чего только не бывает! Секунду помедлив перед дверцей шкафа, изменившийся с наступлением утра Раду повернул ключ, распахнул ее и, выбрав походящие предметы гардероба, оделся. Спустившись к завтраку, он помахал новой девушке за регистрационной стойкой (должно быть, дамочки работали посменно) и увидел, как молодая помощница-практикантка поставила в своем журнале галочку: завтракает-де. Вот это педантичность! Какая, казалось бы, им разница, съел он свою порцию яичницы с беконом или нет? Кстати, довольно странно: «основная» дамочка сменилась, а помощница ее осталась прежней… Наверное, как и везде – эксплуатация безответной молодежи! Ну их.