Рысь
Шрифт:
Хуггенбергер приближался к скалам. Ружье он держал наизготовку, чтобы можно было выстрелить в любой момент. Как только перед ним вспыхнут два желтых глаза, он сразу спустит курок.
Несколько раз он невольно оборачивался в сторону, словно опасаясь атаки рыси. Однако всякий раз на месте примерещившейся рыси оказывались или ветка, или какое-то светлое пятно на темно-серых скалах. Пока наконец от скал не отделилась тень, не похожая ни на что другое.
Хуггенбергер инстинктивно присел на колено, задержал дыхание, начал вслушиваться и всматриваться в темноту. Он ничего не слышал, ничего не различал, скалы уже почти почернели. Хуггенбергер осторожно навел ружье и поставил левый локоть на правое колено. Не сразу отыскав тень,
И что-то двинулось. Послышался тихий шелест. Хуггенбергер прищурил левый глаз и напряг указательный палец. Последующая тишина длилась целую вечность.
— Не стреляйте! — громко и звучно прогремело над скалами, среди которых он искал рысь.
После чего стало еще тише. Альфред Хуггенбергер перестал целиться и снял ружье с плеча.
— Не стреляйте! — повторил тише, но проникновеннее тот же голос.
Тут Альфред Хуггенбергер узнал этот голос.
— Рустерхольц, черт тебя подери!
— Хуггер!
— Ах ты, гребанная мошонка!
Рустерхольц вышел из оцепенения, в которое привела его нежданная встреча, и снова встал как вкопанный, потом двинулся-таки в сторону сыпавшего проклятьями Хуггенбергера.
— Я тебя уже несколько недель не видел, Рустер. Ты совсем забыл путь к «Тунгельхорну». Зато стоит мне выйти на охоту, чтобы пристрелить рысь, как ты тут же выскакиваешь из-за угла и голосишь что есть мочи, разгоняя всех зверей в радиусе десяти километров.
Хуггенбергер был вне себя от ярости и направлял ружье на Рустерхольца, не убирая пальца с курка.
Фриц Рустерхольц подошел ближе, неловко, поскользнувшись два-три раза.
— А мне что молчать надо было?! — заорал он, когда до Хуггенбергера оставалось метров пятнадцать. — Убирай свою пушку!
— Что это у тебя там за штуковина? — спросил Хуггенбергер, не отводя ствола.
Рустерхольц остановился. Он совсем забыл, что по-прежнему держал в правой руке уже не нужную антенну.
— Да убери ты свое ружье! — отчаянно закричал он.
— Мне нравится, что ты нервничаешь, — нагло рассмеялся Хуггенбергер. — Здешняя рысь принадлежит мне. Я снова приду сюда завтра ночью. И советую тебе тут не появляться. Мой палец на курке может случайно дернуться.
Хуггенбергер повел ружьем.
— А послезавтра можешь здесь хоть на голове стоять. Рысь я уже прикончу. Она будет валяться у твоих дверей. Со счетом в зубах.
Хуггенбергер развернулся и, оставив Рустерхольца за спиной, пыша гневом и злобой, начал спускаться вниз. Он знал, что теперь уже нет смысла ждать и потом снова подниматься к скалам. Рысь спугнули, а ночь такая темная, что хоть глаз выколи.
Он знал, что и Рустерхольц скоро спустится. Антенна, которую тот словно украл у рыселюбов, не давала Хуггенбергеру покоя. Неужели он недооценил зеландца, и этому недотепе было под силу выследить рысь? Так или иначе, они наступали друг другу на пятки.
На развилке, от которой снова начиналась горная тропа, Хуггенбергер остановился, чтобы привести в порядок спутанные мысли. Ему вдруг стало страшно, что Рустерхольц опередит его. Сам он знал только дневное местонахождение рыси. А Рустерхольц, если антенна — или что он там держал в руке — работала, мог пойти на рысь и ночью. Если у него хватит ума. Хуггенбергер не знал, что и думать. Ясно было только то, что нет никакого смысла снова карабкаться наверх. В мрачном настроении Хуггенбергер приступил к спуску.
32
Альбрехт Феннлер шел неторопливо. Спешить ему не позволял засевший в боку ревматизм. Однако он не сильно сковывал движения. Вдыхая воздух сквозь доходившие до нижней губы усы, Феннлер всматривался в просветы между еловыми ветками. Скал Хольцерсфлуэ видно не было, слишком уж сгустилась темнота. Внизу светились крошечные желтые огоньки — уличные фонари Лауэнена.
Феннлер решил воспользоваться представившимся
После жалкого фокуса Марка на заседании призывной комиссии, Альбрехт Феннлер больше не мог разговаривать с женой ни о чем, кроме самого насущного. Однако, услышав ее слова, он сделал над собой усилие и постарался вести себя несколько дружелюбней, не прерывал ее, задавал вопросы — не только о том, куда пошли защитники рысей, но и общего свойства, даже поинтересовался ее работой. Феннлер спрашивал так, чтобы Дору приятно удивило его внимание и в то же время не закралось бы ни малейшего подозрения. После того как он услышал все, что ему хотелось знать, Дора, казалось, собиралась заговорить о сыне, но тут дверь в кухню распахнулась, и ее планы были нарушены просьбой гостей, только что переночевавших на соломе. Альбрехт обрадовался. Ему теперь нравилось, когда кто-нибудь останавливался на сеновале. Присутствие гостей стало удобным предлогом для того, чтобы спокойно ретироваться, пока Дора обсуждала с ними варианты позднего ужина — такие обсуждения часто возникали, если приезжие не были молодой влюбленной парой, жадной до любовных утех. Сегодня был не тот случай: Доре пришлось изложить гостям рецепт нежного йогурта с зеленью, благодаря чему Альбрехт спокойно приготовил прибор ночного видения, дробовик и, не прощаясь, ушел из дому.
Феннлеру было непросто следовать описаниям Доры, но у него был прибор ночного видения, который он получил в последние дни службы, уже в ранге капрала. Уверенно и не торопясь поднимался он метр за метром.
Он мастерски пристрелит рысь в полной тишине, заодно добив всю семейку, и обеспечит Лауэнену — в том, что касается рысей, — спокойное лето. Потому что пока эти Хуггенбергер и Рустерхольц, два сапога пара, прикончат хоть одну рысь, в Луибахе еще много воды утечет.
Немногим позже Феннлер стоял у подножия каменистой осыпи и смотрел вверх, на черную скалу Хольцерсфлуэ. С трудом переводя дыхание, он сделал глоток из фляжки, поправил на плече ружейный ремень и продолжил подъем. Путь наверх становился все более опасным, все чаще приходилось использовать руки, чтобы не споткнуться и не вызвать камнепад. Склон был ему знаком. В конце концов, он здесь вырос, хотя и не приходил сюда годами. Раньше ему здесь часто попадалось на глаза стадо серн, но с тех пор как появилась рысь, оно показывалось реже.
Вообще-то за эту услугу надо выставить Хуггенбергеру счет, думал Феннлер. Ведь именно Хуггенбергер пас неподалеку отсюда шесть десятков овец — ему бы и следовало беспокоиться больше других.
Сам Феннлер действовал из принципа. Он был против рыси, против охраны хищника, утратившего природный ареал обитания и теперь неприкаянно блуждавшего по Альпам.
Углубившись в размышления, он стоял под скальным выступом, на который не мог взобраться. Искать обходные пути в прибор ночного видения не имело смысла. Феннлер достал карманный фонарик и осветил пространство под ногами. Пройдя наискосок по скальному выступу, белый луч фонарика отразился в паре желтых глаз. Феннлер замер на месте. Перед ним мелькнули узкие, ядовито-желтые светящиеся кошачьи глаза. Он тут же погасил фонарик. Ни силуэта, ничего. Однако он был уверен, что видел рысь.