Рысюхин, наливайте на всех!
Шрифт:
Глава 19
Точнее, началось выступление губернатора, не входящее в конкурсную программу — понимал, наверное, что много голосов не получит. Да, я тоже нервничаю, поэтому из меня и лезут такие пошлые шуточки. Дядька минут двадцать рассказывал всем, как крут император, как крут он сам, в качестве представителя оного, какой крутой бал нас ждёт и какие крутые гости, раз удостоились приглашения сюда.
«Ну, это ещё умеренно — и по времени, и по восхвалениям себя и начальства».
«А вот что неумеренно — это мои заимствования твоих выражений. Только сейчас поймал себя на машинальном использовании
Мы всё это время стояли и стояли. Не завидую первым выступающим, особенно если у них танец. С другой стороны — маги Жизни же должны быть в наличии? Думаю, организаторы или руководители выступающих не глупее меня. В общем, под всеобщие аплодисменты я выбросил из головы чужие проблемы, своих хватает, даже поделиться могу.
В комнате половина участников начала активно нервничать и теребить тех, кто бегали к кулисам — посмотреть на конкурентов, а потом возвращались обратно, принося не столько новости, сколько нервозность. Надо это как-то пресекать, вот только какое занятие придумать для всех? Было бы нас не больше десятка — в карты сыграли бы, а так… Не «Море волнуется раз» же устраивать, в самом-то деле? И в фургон за «успокоительным» не сбегаешь — надо было сразу с собой брать! Хотя, что это я? Нас чуть больше сорока человек, по стопке на нос — четыре литра нужно, даже если девушкам вдвое меньше — минимум пять штофов. В принципе, в саквояж могло бы и войти…
Ладно, хватит о том, что могло быть, надо думать, что делать сейчас. Лебединский куда-то ушуршал по каким-то «организационным делам» — возможно, по старой памяти и около жюри покрутится. Хореографы самоустранились, уселись вдвоём в углу и увлечённо общались о чём-то о своём. Оставался дирижёр, но он тоже выглядел несколько растерянным. Однако, как ни крути, но господин Зыков[1] оставался единственным потенциальным союзником в борьбе с паникой.
— Савелий Никитич, с этим надо что-то делать!
— С чем именно?
— С постепенно нарастающей паникой. Надо или чем-то занять, чтобы не было времени на переживания, или чем-то отвлечь.
— Согласен, безделье разрушительно. Но репетицию тут не устроишь, да и лишней она будет.
— Да уж, репетиция может наоборот усугубить мысли о предстоящем выступлении. И «успокоительное» недоступно, в фургоне лежит…
— Если вы про алкоголь — то оно и к лучшему. Он на всех действует по-своему, особенно на нервной почве, даже в очень малых дозах. Но тчо же будем делать?
— Во-первых, надо как-то пересечь эти забеги за новой порцией паники. И придумать какое-то развлечение. О, у вас гитара есть?
— Найдём, а что?
— Да сыграю «Регату» — по смыслу вроде как хорошо ложится, насчёт «наесться впрок». Потом — как пойдёт, в крайнем случае будем новую распевку учить, но при этом наши танцоры не у дел остаются.
Не сразу, но понемногу удалось перетянуть внимание на себя, пришлось даже спеть новую для этого коллектива песню из числа тех, что пел в Смолевичах на пляже, но в итоге на тот момент, когда нас пришли звать на сцену, вся компания даже без моего участия бодро горланила «Йо-хо-хо, и бутылка рома» так увлечённо, что посыльного не сразу и заметили. Он, вроде, даже немного обиделся из-за этого.
И вот, наконец, наш оркестр занял место на сцене — в связи с конкурсом их в яму не загоняли. Ведущие рассказали всё, что положено о совместном проекте двух академий,
— На ковре из жёлтых листьев…
В этот момент включилась подсветка, бросившая под ноги танцующим парам жёлтые и оранжевые пятна. Кстати, на даме-хореографе от МХАТа платье как раз под описание — простое на вид и крепдешиновое.
— Отлетал тёплый день и хрипло пел саксофон…
На этой фразе — точнее, после неё, подключилась Мурка со своим инструментом. Она даже вышла чуть вперёд, встав между остальным оркестром и солистом.
— И со всей округи люди приходили к нам…
В этот момент служители убрали шнуры, отгораживавшие танцевальную площадку перед сценой, а профессор сделал манящий жест руками, мол, давайте сюда. Понемногу люди на самом деле «приходили к нам», к середине припева на площадке кружилось уже не меньше десятка пар. Профессор обволакивал зал своим голосом и сам купался в волнах эмоций. Он вовсю использовал возможности нового микрофона, то скользя между танцующими студентами, то посылая воздушные поцелуи с края сцены. Во второй половине второго куплета что-то меня насторожило. Точно! Дыхание! Он сорвал себе дыхание и сейчас ловит каждую паузу для судорожного вдоха!
— Ах, как жаль… Этот вальс… Как хорошо было в нём!
Всё, запыхался профессор, хоть и пытается это художественно обыграть, показав эмоцию грусти. Сейчас будет довольно длительный проигрыш, но он не успеет отдышаться, а потом — припев, и всё!!! Что делать?! Припев не должен зазвучать! Точно!!!
Я замахал руками привлекая внимание Зыкова, одновременно показывая знак «стоп», тыкая рукой в сторону профессора и хватая себя другой рукой за горло — благо, из зала меня не видно. Тот, похоже, и сам слышал, что дело неладно, но не знал, как выкрутится. И тут мне пришла в голову мысль! Я, убедившись, что дирижёр смотрит на меня, ткнул в Машу, показал один палец и жест «повторить» с уже двумя пальцами. Не знаю, как — но Зыков меня понял! Понял, «пересказал» всё своими знаками музыкантам и Маше. Та обернулась на меня, я постарался всей фигурой, жестами, выражением лица передать ей одно: «давай!» — и она дала! Повтор второго куплета в виде соло на саксофоне! Экспромтом, от души! Не знаю, как она это делала, но порой казалось, что я слышу два саксофона!
Профессор, который как раз повернулся лицом к кулисам, выразил сначала удивление, потом — облегчение и понимание. Медленно и плавно, не переставая источать улыбки, но — молча и дыша на счёт, он вернулся туда, откуда начинал петь.
Между тем, где-то на второй части куплета, дирижёр дал знак, и к саксофону присоединилась виолончель. Голоса инструментов то сплетались вместе, то спорили, то вновь звучали в унисон. Отдышавшись, Лебединский кивнул Зыкову, и тот, отсчитав нужное количество тактов, запустил задержавшийся припев. Танцоры наши, которым пришлось отплясать так называемый «длинный» вальс вместо обычного, ничем не выдали удивления, продолжая изображать фарфоровые улыбки.