Рюрик. Полёт сокола
Шрифт:
— О, храбрейший тархан Ольг, однажды был такой досадный случай, когда разгневанные итильцы, в отместку за то, что новгородские купцы зарезали несколько хазарских купцов, начали мстить им, но то была случайность. Купцы часто режут друг друга…
— Мне ведомо, кто устроил эту случайность, уважаемый тархан Самуил, — грозно молвил Ольг, глядя столь выразительно в очи Самуила, что тот вмиг уразумел: урус в самом деле знает всё. — Если почтенный тархан или каган-бек сомневаются в правдивости моих слов, то мои воины готовы продолжить свой путь к Итилю и показать на месте, кто кого резал.
— О, досточтимый тархан Ольг, — великий каган-бек покарал за это самого начальника нашей тайной стражи и приказал снять с него живого кожу, его уже доедают черви. Мы хотим со всеми жить в дружбе. Ваши купцы, как и раньше, беспрепятственно могут ходить по Идели в Хазарское море. Великий каган-бек предлагает в знак уважения к кагану Ререху богатые дары, — золото, серебро, тонкие павалоки из Асии, а вы отпустите наших пленных.
— Вообще-то пленных можно продать и подороже, — недовольно проворчал Свен.
— Можно, — кивнул ему воевода, — только их ещё нужно доставить на рынок рабов, часть ранена и может умереть по дороге, да ещё и кормить надо, не забывай.
— Легче везти с собой золото, серебро и паволоки, чем тащить пленных, — подытожил чудский воевода. — Да и мирные отношения — добрый задел для торговли.
Остальные поддержали его.
— Добре, тархан Самуил, — закончив быстрый совет, молвил посланникам Ольг. — Передай каган-беку, пусть обмен дарами и пленными состоится завтра на этом месте в это же время.
По обычаю, в знак подтверждения доброй воли, воевода вручил тархану свой добрый болотный меч, а Самуил подарил Ольгу чудного койсожского коня золотистой масти.
Войска повернули домой, только над Рюриковым полем продолжали граять вороны и стоял приторный смрад разлагающейся плоти.
— Ух, и хитры сии хазары, гляди, как всё с ног на голову перевернули, с ними надо держать ухо востро! — возмущался по пути Бобрец.
— Коль нарушат слово, придём в Итиль! — коротко ответствовал Ольг.
А хазарский тархан мрачно ехал рядом с молчаливым беком. Менахем о чем-то размышлял, потом повернулся к спутнику:
— Надо за Доном построить целый ряд таких крепостей, как Шаркел. — Поймав на себе понимающий взгляд Самуила, добавил: — Для охраны наших купцов от диких русских медведей…
Глубокой осенью, когда холодные сырые ветры уже гоняли красные листья и сердито ворошили несчастные голые ветки деревьев и кустарников, на высоком берегу Сяси у Домика Мёртвых, стояли, обнажив головы четверо: Айер, Ерошка, Мишата и Сивер.
— Здесь, на берегах Сяси, мы когда-то встретились с Хабуком, — печально промолвил Мишата, — а теперь прощаемся с ним.
Айер бережно повесил на шелковой нити внутри домика вторую деревянную птицу.
— Вот, сынок, — обратился старый изведыватель к Ерошке, — это и есть наша Божья Птица — душа Юмаланлинд. Души Хабука и Чираиты теперь навсегда будут вместе…
Эпилог
Вещая птица
879 г.
Ольг шёл в княжеский терем с тяжким грузом на душе. Рарог после многих ран, полученных в последней битве с хазарами, был, как считали большинство ведунов, «не жилец», но потом, к всеобщему удивлению, пусть медленно, но стал говорить, узнавать друзей и близких. Да ещё старый друг Вольфганг сделал князю дорогой подарок. Он приехал в Нов-град, да не один, а с красавицей дочерью. О том намеренно Рарогу никто не сообщил, чтобы приятное сделать его страдающей от неподвижности тела душе.
Когда старый друг князя вошёл в его горницу, лик Рарога засиял тёплой радостью.
— Эге, брат Вольфганг, а ты раздобрел на франкском пиве, только поседел весь, — с усилием молвил князь, подавая вошедшему свою исхудавшую бледную руку.
— Так я не один, княже, — загадочно улыбаясь, ответил франк, осторожно пожимая руку раненого, — вот, гляди, с кем я приехал! — он вернулся к двери и распахнул её. Ладная стройная девица стояла на пороге, смущённая и взволнованная. Она была чуть выше среднего роста, по-рароговски тонка в талии, но с материнской рыжинкой в густых волосах. Князь глядел и не мог произнести ни слова, только из сияющих очей стекала слеза, которой он не замечал. Он в сей миг, похоже, вообще ничего не замечал, кроме своей дочери, которой не видел столько долгих лет.
— Светана! — наконец прошептали уста родное имя.
— Фати… здрафствуй! — с сильным франкским выговором произнесла юная дочь Рарога.
— Благодарю, брат… — только и смог выговорить растроганный князь, не отрывая очей от дорогого лика.
— Ну, не буду вам мешать, — и, оборяюще подмигнув приёмной дочери, верный Вольфганг покинул горницу.
Светана прошла к ложу, осторожно присела на краешек, не смея коснуться бледной руки отца.
— Как ты сьебя чуфствовать?
— Можешь говорить по франкски, — улыбнулся Рарог. — Дочка, как ты выросла! Жених небось есть? Как не быть у такой красавицы! Как зовут?
— Густав, — слегка засмущалась Светана. — Осенью свадьба. Вольфганг сказал, что я должна попросить у тебя благословения.
— Конечно, Светанушка, благословляю вас с Густавом, живите в любви и согласии. Вольфганг — хороший отчим, верно?
Не обижает вас с матерью?
— Вольфганг очень добрый. Мама велела тебе кланяться…
Рарог звякнул в колокольчик, и Вольфганг тут же вошёл.
— Возьмёшь приданое для моей дочери: мехов разных сорок сорочков, три бочки доброй медовухи, полотна льняного самого лучшего, украшения из сребра и злата сама пусть выберет, какие ей глянутся, и остального, чего там понадобится, скажи от моего имени. Нет таких сокровищ, чтоб измерить то счастье, что ты мне подарил сейчас, брат Вольфганг, от всей души благодарствую. И Ружене тоже возьми в подарок, что захочешь… — Князь замолчал, он не мог более говорить от нахлынувших на него чувств.