Рюрик
Шрифт:
Девушка не успела прийти в себя от неожиданного счастья, как услышала позади веселый голос отца.
— Вот и найди ее в этих огромных ручищах, — беззлобно проворчал Рюрик, глядя на дочь, утонувшую в крепких объятиях Олафа. — Отдай ее нам, витязь, произнес ритуальную фразу великий князь, волнуясь и с горечью сознавая, что совсем недолго, и эти нежные любимые им девушка и юноша сделают его дедом. Вот и старость пришла! Он повлажневшими глазами поглядел на дочь, затем на Олафа и ждал ритуального ответа от него.
Олаф понял, чего от него ждут, и взволнованным голосом произнес, глядя на Рюриковну:
— Нет,
Семнадцатилетняя Рюриковна вспыхнула, поняла, что мечтательная юность ее осталась позади, и почему-то заплакала.
А в это время Гостомысл затащил Хетту с кантеле снова в центр поляны и заставил играть ту мелодию, которая по нраву кельтянке. Жена Кьята не упрямилась, а подтянула на плечах ремень и весело ударила по струнам. И снова закружился хоровод, и впервые начались состязания в плясках между варягами и словенами. И зазвенели с новой силой шутки, смех, ибо первыми состязались самые знатные люди того и другого народов. И плясал Гостомысл, вытанцовывал и Власко с Вышатой, состязались в молодецкой удали с Гюрги и Дагаром; плясали Полюда с Кьятом и хохотали до упаду над своими замысловатыми прыжками; плясала Руцина, зазывая Эфанду и дочь Гостомысла в круг; плясал Бэрин, пыхтя и охая; и плясало небо со звездами, улыбаясь широколицей луной, и плясала земля со своими густолиственными деревьями, ласковыми кустарниками и вновь проснувшимися прекрасными цветами…
Всего три дня прошло после свадьбы Олафа с Рюриковной, не омрачать бы ничем светлое событие, побыть бы еще возле веселых, счастливых молодых, посмотреть бы на свежую зелень и чистоту белых цветов, что украсили вдруг землю ильменскую, положить бы в душу всю эту свежесть и чистоту и подержать бы ее там подольше, но время летело быстро, и великий князь вынужден был начать с главой ладожской дружины тот тяжелый, но необходимый разговор, который наложил особый отпечаток на всю дальнейшую жизнь наследника Рюриковых дел. Теплым вечером, когда женщины занимались рукоделием, а дети под наблюдением нянек, объятые дремой, тихо засыпали, Рюрик сказал Олафу:
— Я ведаю, ты мудрый муж моей дочери, и потому прошу тебя — повремени с ребенком.
Олаф в ответ удивленно посмотрел на Рюрика, чуть-чуть не сказав ему: «Но сам-то ведь двоих имеешь!»
Рюрик понял удивление Олафа, хмуро улыбнулся ему и мягко проговорил:
— Ты… не так меня понял, Олаф. Я знаю, какую радость приносят дети, но ты запомни, князь: отроков надо иметь только… веря в их незыблемое будущее. — Рюрик с состраданием посмотрел в настороженные глаза повзрослевшего бывшего вождя их племени и упреждающе прошептал: — А я… боюсь, Олаф.
Ладожский князь вздрогнул от такого откровения, но не успел успокоить великого князя какой-нибудь легкой шуткой, как услышал еще более тяжкое признание.
— Ты же ведаешь, как тает моя дружина! — с болью воскликнул великий князь и хмуро добавил: — И я их понимаю! Воям нужен сильный, здоровый предводитель! А куда я могу повести своих дружинников? — спросил Рюрик скорее не Олафа, а самого себя
— Ты в своем уме?! — ужаснулся Олаф, не отводя взгляда от пытливого взора Рюрика.
— В своем! — прохрипел Рюрик и, схватив Олафа за локоть, потащил его в сторону от любопытных женских глаз. — Запоминай верных людей, Олаф, — сразу приступил к делу князь. — Это Гюрги, Дагар, Власий с Гостомыслом, Домослав, Полюда… — горячо шептал Рюрик и тяжело, надрывно закашлялся. — Вальдс, Фэнт, Кьят, — продолжал он, кашляя и махая на себя рукой. — Я их очень люблю, — с трудом проговорил он и горячо посоветовал молодому правителю: Не обделяй их и не обижай!
Но Олаф только отрицательно покачивал головой в ответ на заветы Рюрика, не желая воспринимать всерьез его слова.
— А как там твои Эбон, Стемир, Корри, Рэльд? — торопливо продолжил разговор великий князь.
— Эти тоже верны, — тихо, но растерянно ответил Олаф, обрадовавшись перемене разговора.
— А как ладожане? — перестав кашлять, спросил Рюрик и улыбнулся, вспомнив свою первую крепость у ильменских словен.
— Они изменили мое имя, — засмеявшись, ответил Олаф.
Рюрик высоко взметнул брови.
— Как?! — удивился и возмутился он.
— Они нарекли меня… Олегом, — осекся Олаф и перестал улыбаться. — Сие значит — устроитель, — тихо, почти по-ладожски проговорил он и вопросительно посмотрел на своего рикса.
— Олегом?! — прошептал Рюрик, вспомнив своего младшего брата, погибшего от злой руки германцев.
— Тебе не по нраву? — нахмурившись, спросил Олаф.
— Лишь бы ты остался жив! — воскликнул Рюрик, пряча повлажневшие глаза. — У меня вся надежда только на тебя!
Олаф изменился в лице: непривычная складка меж бровей резко обозначилась, глаза приобрели стальной оттенок.
— Неужели все намного хуже, чем я думал? — глухо спросил он, с тревогой глядя на великого князя.
— Да, — резко ответил Рюрик, не отведя мрачного взгляда от встревоженного Олафа.
— Почему? Ведь бояре тебе доверили такой важный титул! Это же не обошлось без борьбы меж ними? — возбужденно высказал важный, как ему казалось, довод Олаф, действительно не понимавший всех причин, беспокоящих чуткую душу великого князя.
— Не в этом дело, — отмахнулся Рюрик. — Я буду править здесь как великий князь, — с горечью произнес он и хмуро пояснил: — А южный Киев навсегда останется приманкой. Это мне не под силу, — сознался он, и Олаф понял все. Он низко склонил голову перед Рюриком и дослушал все его горькие рассуждения. — Я не смогу казнить людей за то, что они не хотят жить впроголодь, — мрачно продолжал великий князь, и Олаф внимал ему. — А они бегут к нему, к этому черному волоху, и даже у меня не спрашиваются! Дагар предлагал мне догнать беглецов и расправиться с ними, чтоб другим было неповадно. Я только дважды смог это сделать, а ныне отказался. — Рюрик тяжело вздохнул.