Рюссен коммер!
Шрифт:
В дверь постучали. Голова была тяжёлая, я не понимала, как долго спала и что сейчас, ещё вечер или уже ночь. Снова постучали.
– Полиция! – донеслось оттуда, и я едва не разрыдалась. – Полиция, открывай!
Ну вот и всё, как быстро. Прижавшись спиной к двери, я села на пол, притянув колени к подбородку, и ждала, когда начнут ломать дверь. Она была старая и хлипкая, это не заняло бы много времени.
В дверь снова постучали:
– Полиция! – И чуть тише: – Открывай, это Петька.
Какой ещё Петька, удивилась
– Слышишь меня? Петька Кочкин.
Я открыла дверь и впустила полицейского. Петька располнел, раздался в плечах, но всё ещё был на себя похож.
– А что, света нет? – спросил он, ударив по выключателю.
– Нет. Наверное, отключили за неуплату, – извиняющимся тоном протянула я.
Он включил фонарик на мобильном телефоне и оглядел меня, проведя лучом от макушки до ног.
– Ничего так, почти не изменилась. Ну что, обнимемся?
– Ещё с ментом обниматься! – огрызнулась я. И бросилась ему на шею, так что свет от фонарика заметался по коридору.
Перерыв шкафы, мы отыскали походное сухое топливо в таблетках. Оно хранилось на всякий случай, по старой привычке с 90-х, когда постоянно отключали электричество и приходилось сидеть в темноте. Положив таблетки на плиту, зажгли и поставили кипятиться воду в кастрюльке.
– Может, чего покрепче найдётся? – спросил Петька, оседлав табуретку.
Я отыскала старую, пыльную бутылку водки, из тех, что мама держала для сантехников или плотников, если нужно было что-то починить. Разлили по чашкам, громко чокнулись за встречу. Закуски не было – запивали водку горьким чаем из брусничного листа и сушёных ягод.
– Как узнал, что я здесь?
– Из Москвы позвонили, попросили квартиру твою пасти, на случай, если вернёшься. Вляпалась ты, мать, по самую макушку. Чего сюда приехала-то?
– А куда, Петя? – И, помолчав, грубо спросила: – Тебе-то за меня небось звезду дадут?
– Стыдить меня сейчас будешь? Или на жалость давить? А я читал, за что вас взяли, за взрывчатку. Вы ж больные на голову. Вас не арестуешь – взорвёте кого-нибудь.
– Не было у нас никакой взрывчатки, понял? Как будто не знаешь, как вы подбрасываете то наркоту, то оружие. Менты поганые.
Он громко стукнул чашкой по столу, но, сдержавшись, промолчал. Мы закурили, не глядя друг на друга. Последний раз я перекусывала в привокзальной забегаловке в Петрозаводске и теперь почувствовала сильную тошноту.
– Хорошо тебе, в Москве живёшь. А у нас тут такая тощища, хоть вой. Даже медведи стали в город приходить.
– А что, многие уехали? – обрадовалась я, что он сменил тему.
– Спроси лучше, кто остался. Почти никого, я да ещё несколько парней, в карьере работают. Да вот Машка, она теперь в школе. И Галя, помнишь Галю, тихоню?
– Помню, как мы с тобой ей клей на стул налили и у неё юбка намертво приклеилась. Она в одних колготках домой ушла.
Мы расхохотались.
– Так она теперь судья
– Тихоня? Судья? Поверить не могу. А живы-то все у нас?
– Про Ваську слышала?
– Да, слышала, – я вспомнила белокурого троечника, славного и доброго Ваську. – Что, несчастная любовь?
– Ну. Заперся в гараже и надышался. Дурачок. Так уж десять лет прошло.
Мы выпили не чокаясь за Ваську.
Сухое топливо прогорело, и в кухне снова стало темно. За окном светились огни – городские фонари, а вдали фабрика.
– Через границу пойдёшь? – спросил Петька.
Его больше не было видно, только чёрный контур отяжелевшего с возрастом тела. Сколько я ни пыталась всмотреться в его лицо, в темноте ничего было не разглядеть.
– Тебя спрашиваю, – повторил он.
– А что, в отделение не потащишь? – спросила я с плохо скрытой надеждой.
Он не ответил.
– А как же звезда?
Петька закурил, и огонь от зажигалки на мгновение осветил его мясистый нос.
– Только я должен тебя предупредить, что это шесть лет строгача. А тебе так и поболе дадут.
– Ну, может, тихоня будет судьёй, скостит немного, – пыталась я пошутить.
– Ага, скостит она. Догонит и ещё раз скостит.
Мне стало нехорошо, на шее как будто сомкнулись чьи-то руки и стало нечем дышать. Я всеми силами пыталась не заплакать, это было так стыдно, расплакаться перед полицейским, хоть это и Петька, но я не сдержалась.
– Эй, ты чего, – Петька попытался погладить по голове, но в темноте неуклюже заехал пальцем в глаз. – Ну, прекрати, а?
Я вскарабкалась ему на колени, обхватив за шею, не знаю почему, может, просто много выпила, но очень захотелось, чтобы кто-то меня обнял. И он обнял, как тогда, на выпускном, когда мы оба напились и он решился наконец-то признаться, что я ему нравилась ещё с восьмого класса. Но через два дня я уехала учиться и больше не возвращалась.
Утром я проснулась с жуткой болью в затылке, во рту было сухо и противно, а затёкшая рука, которую всем телом придавил спящий Петька, почти не чувствовалась. Теперь, при дневном свете, я наконец-то разглядела его. Осторожно освободив руку, оделась и, стараясь не шуметь, потянулась к кобуре.
– Не смей, совсем дура, что ли, – открыл он глаза. – Если я сказал, что звезды не надо, это не значит, что у меня лишняя есть.
– Да я так. Извини.
Пошатываясь, я поплелась в ванную. Вода из-под крана оказалась с привкусом ржавчины, но пить хотелось невыносимо. От воды раздуло живот, а потом ещё и стошнило. Стоя перед зеркалом, я долго разглядывала отёкшее лицо и синяки под глазами, пока за спиной не вырос Петька, такой же помятый и заспанный.
– Я знаю, где переходить нужно. Только в лесу снега ещё полно, так что лыжи поищи.