Рыжая птица удачи
Шрифт:
Громкая связь донесла до обоих тяжёлое дыхание на том конце канала.
— Мне нечего рассказывать, — наконец проговорил Индиго.
Пустой, без единой эмоции голос, так непохожий на голос Димки-Индиго… только усталость.
— Дим, Фойзе нам сообщил. Мы тебя просим, расскажи, что случилось? — включился Балу.
— Мне действительно нечего рассказывать. Он погиб, нет его больше, — с трудом выговорил Индиго. Он вообще говорил странно, будто запинаясь, то растягивая, то проглатывая звуки.
Он помолчал и добавил:
— Ребята, не звоните мне больше.
Связь прервалась.
— Да он пьян, — вдруг сказал Балу. — Ты слышал? Он же под градусом, мало ли, что он может сказать.
Ти-Рекс поднял на него сумрачный взгляд.
— Если он и не трезв, как стекло, то всё равно вполне вменяем. И шутить такими вещами он никогда не стал бы, под каким угодно градусом. Это же Феникс. Ты понимаешь? Феникс для Индиго — это всё. Он не смог бы выдумать такое. Он говорил правду. А что пьян… Я бы на его месте вообще застрелился.
Если бы было под рукой оружие — застрелился бы.
Такие вечера были невыносимыми. А сегодня эти звонки… ещё месяц назад Дмитрий был бы рад поговорить и с Ти-Рексом с Балу, и с самим Фойзе, но сейчас он не мог даже просто слышать их голоса. И все как сговорились — Пашка, Пашка, да что случилось. Что случилось, что случилось… Ничего особенного. Просто он взял и убил своего друга. Только вот как про это сказать им, да и вообще кому-то?
Сегодня в клинику посетителей не пускали. К Рите он не ходил, и день был ещё более пустым, чем обычно, а вечер — ещё более мучительным. Он думал, что со временем станет легче. Ничего подобного. Прошло уже почти две недели, а становилось только тяжелее. И так теперь будет всегда.
Дмитрий никогда не задумывался о том, зачем он живёт. Однажды, когда зашёл разговор с Пашкой об этом, тот сказал, что искать смысл жизни вне себя — бесполезное и даже вредное занятие. Он говорил что-то ещё, но Дмитрий не стал вникать. А зря. Дурак, ведь больше никогда они не поговорят, и он так и не узнает, что хотел сказать Феникс. И никогда сам не скажет ему всё то важное, что не считал нужным говорить раньше.
Тогда Дмитрий забыл об этом разговоре. А сейчас всё чаще его вспоминал. Не прав ты, Паша. Внутри себя искать этот самый смысл ещё более бесполезно. Нет в нём, в Индиго, ничего, ради чего стоит жить. Пустота и только твоя смерть, Пашка. И всё. Но есть Рита. И вот ради неё жить нужно. Потому что если её сейчас бросить одну, то будет ещё хуже, чем когда он оставил её, уйдя в армию. Ей нужно помочь выбраться. А потом… А потом будет видно.
Все эти мысли не уводили от главного. От того, что мучило его все эти бесконечные дни после рокового выстрела. Как жить с тем, что он сделал? Как жить, если он теперь один? И никогда больше спокойный уверенный голос не скажет: «Всё будет нормально, Димка, справимся». Никогда больше не ляжет на плечо сильная тёплая ладонь, которая усмиряет ярость и гнев.
Чёрт побери, Пашка, если бы я тогда понял, если бы увидел, если бы почувствовал! Я бы заставил эту ящерицу выстрелить. Это я должен был умереть, я, не ты!
Он должен был сказать «Я сам, это моё,
Тот последний их с Павлом разговор… Если бы он не был так занят собственными переживаниями и немного надавил, Пашка рассказал бы ему. Рассказал бы, сейчас Дмитрий был в этом уверен. Они вместе что-нибудь придумали и обошли бы эту «Диану», и Пашка был бы жив, и Хан остался бы с носом.
И голос Хана: «Рассказывать или будешь дальше в своём клубе прохлаждаться?», и снова он: «Да, Дима, он тебя научил доводить дело до конца. Только вот до осознания последствий не научил доходить».
«Удобное кресло. Феникс его для гостей берёг, правильно делал…»
И его собственное: «…Работник «Дианы» или просто наблюдатель — неважно, но он знал».
Вербовщик. Он и к Пашке приходил. Сидел в том же самом кресле.
— Мать твою, Хан! — вырвалось у него.
Неожиданно все разбросанные паззлы общей картины встали на место. Дмитрий тупо смотрел на ковёр под ногами, не в силах пошевельнуться.
Да Хан просто свёл их на этой охоте.
Хан.
Вот и появился чёткий смысл в этой жизни. Нет, стреляться он сейчас не будет. И потом не будет. Но, в любом случае, сначала он найдёт его.
Дмитрий медленно поднялся на ноги, рука нашарила бутылку на столе. И вдруг, словно внутри распрямилась туго скрученная спираль-пружина, рука крепче сжала горлышко и с силой запустила тяжёлой бутылкой в стену. Удар, звон, пятно на светлой стене и его, Дмитрия, всё тот же хриплый, но уже полный силы и ярости голос:
— Тварь!
Как и год назад, у космопорта Нику встречал Аристов на своём неизменном белом аэрокаре. На этот раз он был почти такой, как раньше — приветливая улыбка, глаза весёлые.
— Привет, малышка, — сказал он, принимая её сумку. — Устала в полёте?
Ника молча кивнула, постаралась улыбнуться.
— Ты вовремя, ещё немного, и меня не застала бы, — продолжил Володя, усаживая её в салон. — Я через неделю на Землю лечу, и надолго, почти на месяц. Сначала конференция, потом меня просили прочесть пару лекций.
Ника слушала его негромкую речь, не особенно в неё вникая, и думала о том, что время лечит. Прошёл год, как не стало Инги. А Володя снова улыбается. Может, и она научится через год улыбаться?
Отец встретил её в саду.
Ника, оставив сумку у аэрокара, быстро подошла к нему, обняла, и они долго стояли на дорожке, пока их не окликнул глубокий, знакомый Нике до боли в сердце голос:
— Ну, Андрей, ты бы выпустил дочку. Она же только приехала, дай ей хоть в дом пройти.
Орест подошёл ближе.
— Здравствуй, девочка, — сказал он.
Ника отстранилась от отца и тут же была заключена в другие объятия. Орест. От него, как всегда, пахло дорогим табаком и кремом после бритья. От этого родного знакомого запаха защипало в носу и на глаза навернулись слёзы. Орест будто почувствовал это — прижал ещё крепче, его губы мягко коснулись её макушки.