Рыжее знамя упрямства (сборник)
Шрифт:
– Само собой, – хмыкнул Корнеич. – Начал уже.
– Тогда, может быть, вставишь в статью это стихотворение? Все-таки будет память о мальчике. Или… я сейчас подумал… есть в газетах страницы детского творчества. Что если там напечатать несколько Тёминых стихов? У него их около десятка. И рисунки… Все это в старой, чужой, видимо, тетрадке. На оборотах исписанных страниц.
– Покажи, – быстро сказал Корнеич. Он ни о чем таком еще не подумал, но странно дернулись нервы.
Московкин выбрался из за стола, подошел к подоконнику.
– Святое небо…
–Значит, не было никаких похитителей, – сказал Корнеич, когда тетрадь рассмотрели со всех сторон. – Обыкновенные жулики. Украли кейс в надежде, что там деньги… Скорее всего, беспризорники…
– Возможно, тот же Тёмка. – вздохнул Кинтель. А что? Если жизнь такая…
– Едва ли, – возразил Московкин. – Тёма был слишком смирный. И вообще… не такой… Скорее всего, тетрадь выбросили, а он подобрал, чтобы писать…
Салазкин медленно поговорил:
– Только за то, что он сберег ее, мы должны молиться за него всю жизнь… – Он погладил тетрадку и развернул ее снова. Наугад. От россыпи непонятных слов и формул на сероватых страницах зарябило в глазах.
– Разберешься? – шепотом спросил Кинтель.
– Когда-нибудь. Может быть, через годы, – тоже совсем тихо ответил Салазкин. – Это ведь… скорее всего расшифровка того понятия . Которое скрыто в том значке – колесо и маленький парус над ним… Смотрите, здесь в записях значка нет, но он нарисован в начале…
И в самом деле, на внутренней стороне мятой корочки был карандашом изображен всем знакомый символ: колесико со спицами, а над ним что-то вроде острого крылышка.
– Помните, в первой тетради этот значок то и дело стоит в записях, – уже громче и возбужденнее заговорил Салазкин. – Он как бы заявляет: излагаемые здесь законы и действия возможны только при условиях, зашифрованных этим значком. Видимо, очень сложные условия, раз на их расшифровку ушла еще одна тетрадь… Впрочем, это пока догадки… Но… Олег Петрович, у вас есть ксерокс? Это нельзя оставлять в одном экземпляре…
– Слава богу, есть. Андрюша Ткачук подарил недавно, чтобы мы выпускали газету… Пошли, ребята.
И все двинулись через двор (теперь уже опустевший) к основному корпусу детдома. Было ощущение, словно попали внутрь какой-то загадочной книжки.
В полутемном коридоре Московкин отомкнул обшарпанную дверь, за ней оказалась комнатка с детскими рисунками на стенах, с полками, где белели рулоны ватмана и пестрели картонные коробки. Пахло старой бумагой и красками. Московкин щелкнул выключателем, хотя на рисунках еще лежали рыжие пятнышки закатного солнца. Впрочем, Салазкин тут же задернул плотную штору. Улыбнулся виновато:
– На всякий случай…
Ксерокс располагался на обширном, как верстак, столе. Недовольно загудел, когда включили. Московкин достал пачку бумаги, взял у Салазкина тетрадь.
– Давайте, я займусь. Эта машина требует особого подхода… Можно
– Можно, – кивнул Салазкин. – Лишь бы четкость везде была…
– Будет четкость… А Тёмины стихи и рисунки я потом, отдельно…
– Нет, Олег Петрович, – быстро сказал Салазкин. Делайте все подряд, как есть… Может, я малость чокнутый, но… мне чудится какая-то взаимосвязь. Ну, не случайно все это, поверьте мне. Медведев, тетрадь, Тёма, его стихи на обороте формул… Все в одном… Конечно, можно сказать, что бред, но… пусть.
– Лучше бред, чем недоверие, – не совсем понятно высказался Корнеич. – Олег, давай…
Московкин начал печатать. Салазкин нетерпеливо складывал в стопку готовые листы. Кинтель стоял у него за спиной. Каперанг и Каховский присели на расшатанные стулья. Кинтель, разглядывая оттиски, сказал:
– Похоже, что Медведев никогда не работал на компьютере. Все от руки…
– На компьютере он считал иногда, – отозвался Салазкин. А в основном… Если что-то доверишь компьютеру, значит, это ушло на сторону. Уже не только твое. Риск… Да и нет программ с такой символикой, с такими категориями. По крайней мере, я не слышал…
Каперанг Соломин, обводя глазами детские картинки с кораблями, звездолетами, колокольнями и разноцветными котами, сказал с досадливым сомнением:
– Ладно, хорошо все это… Но я не понимаю. Как простая смена источников энергии может изменить жизнь планеты?
– Да вы подумайте, – резко обернулся Кинтель. – Вместо громадного ядерного реактора крохотный кристаллик со сгустком хронополя…
– Или колесико, как на шее у Рыжика, – улыбнулся Корнеич. – Мне все время вспоминается почему-то это колесико. И кажется: вот возьмешь такое двумя пальцами за ось, и оно вдруг начинает вертеться. И вокруг зажигаются фонари, и по всей земле начинают работать моторы…
Салазкин обернулся так же, как Кинтель. Резко блеснул зелеными глазами.
– Люди наконец поймут, что нет смысла грызть друг другу глотки. Что гораздо лучше строить, сочинять музыку, писать сказки, путешествовать… Все, что раньше покупалось за деньги, даст энергия Времени…
– Но ведь энергию эту… то колесико, о котором сказал Даня… можно будет вставить и в танки, – сказал Каперанг. – И в двигатели субмарин…
– Но зачем ? – дернул головой Салазкин. – Зачем людям воевать, если всего хватит на всех ?
– Хотя бы ради власти, – жестко сказал Каперанг. – Ее никогда не хватит на всех. И всегда найдутся люди, которые захотят командовать другими. И те, которые не захотят, чтобы ими командовали. Нефть и деньги здесь ни при чем…
Всем показалось, что Салазкин вспыхнет, заспорит пуще прежнего. Но он опустил плечи и ответил тихо:
– Я знаю… Александр Петрович говорил про это. Но он говорил и вот что… Энергия Времени – чистая энергия. Она не может быть обращена во зло. Этим-то она и отличается от других энергий… Может быть, ее и не удалось пока высвободить потому, что столько людей ненавидят друг друга…