Рыжий дьявол
Шрифт:
– Ладно, – пробормотал я.
– Там в клубе вы, кстати, примените и ваши художнические таланты. Там они пригодятся. Видите, как все хорошо устраивается! Ну, а что касается редакции…
– Да. Как насчет этого?
– Можете поддерживать с ней контакт, продолжать писать. Почему бы нет? Это не возбраняется. Будете, так сказать, внештатным корреспондентом нашей газеты по Алтайскому району!
Так произошел в моей жизни перелом. До этого я жил поистине волчьей жизнью – тревожной, тоскливой и неприкаянной… Я постоянно скрывался от властей и метался по всей стране. Сначала – как блатной, а потом – в качестве
Бродяжий этот послелагерный путь начался в Красноярске два года назад. Я вышел тогда из ворот пересылки, исполненный радужных надежд и планов. Незадолго до освобождения я ухитрился переслать в местное отделение Союза писателей тетрадку своих стихов и мечтал об успехе. Я мечтал об успехе, но все обернулось позором… Писатели не приняли меня. И так оно и пошло, повелось: что бы я ни делал, что бы ни затевал, все неизменно завершалось бедою… Я бежал из ссылки – и голодал и мерз. Испытал тоску полярных пустынь. Повидал почти все арктические моря. А затем, на китобойной шхуне, обогнул азиатский материк. То был тяжкий период; я почти совсем разуверился в себе как в поэте. Но потом, после смерти Сталина, я вдруг узнал, что в Южной Сибири, в Абакане, меня начали помаленьку печатать.
И вот я вернулся в Хакассию – в места старой ссылки – туда, где ударили, наконец, колокола моей судьбы!
Все, правда, получилось не совсем так, как мне хотелось бы… Я ведь стремился попасть в газету; редакционная работа, как мне думалось (и теперь, оглядываясь на пережитое, я вижу, насколько я был тогда прав), должна была послужить мне своеобразной школой, научить меня многому и сблизить с творческой средой… Однако местное начальство – как вы уже знаете – отнеслось ко мне с некоторым недоверием. И опять, как и встарь, как бывало, мне пришлось хитрить, кривляться и делать „голубые глаза".
Что ж, голубые глаза помогли! И хотя все получилось не так, я, тем не менее, не отчаивался. Я давно уже привык к тому, что судьба ничего не дарит мне, не дает мне быстро, легко…
Первый шаг был сделан. Теперь требовалось как можно скорее отправляться в неведомые Очуры – закрепляться там и начинать работать. В Абаканском обкоме партии мне ясно дали понять, что эта работа будет засчитана мне как некий испытательный стаж.
ГОРЬКОЕ ЗОЛОТО
Отправляясь в Очуры, я навел предварительно справки. И выяснил, что село это глухое, таежное, расположенное в стороне от железной дороги – на берегу Енисея. Село почему-то пользовалось весьма скверной репутацией. Жители там, по общему утверждению, были хитрецами и лентяями, а местный колхоз являлся самым нищим и захудалым во всей Южной Сибири.
Ну, удружил, сукин сын, со злобой думал я о Кудрявцеве, подыскал мне местечко! Хуже выбрать не мог!
Я думал так, подъезжая к Очурам на попутном грузовике. Дорога вывернула из-за густой еловой гривы и пошла через колхозные угодья. Они были заметены снегом, над ними вилась и дымилась голубая поземка. И в этом дыму виднелись какие-то постройки – дряхлые бараки, покосившиеся сараи. На одном из них крыша просела, прохудилась, и меж лохмотьями старого толя виднелись ребра стропил.
Словно после пожара или бомбежки, подумал я, озирая окрестность.
Но каково
Село это, как и большинство сибирских сел, было большое, многолюдное, протянувшееся вдоль реки на полтора километра. И пока мы ехали к центру, нам встретились два мотоциклиста. Они промчались один за другим, гремя и разбрызгивая снежные искры. И проводив их удивленным взглядом, я сказал шоферу:
– Что-то я не пойму… При таком бедном хозяйстве – откуда весь этот шик? Я думал, что тут бараки, землянки, полная нищета, как в других местах. А тут – смотри…
– Ничего, не смущайся, – ответил тот, – потом поймешь. Тут, милок, чудеса творятся… Это не Очуры, это страна Лимония. [2] Знаешь такую сказочную страну? В ней сорок лет гудки гудят и двадцать – люди на работу собираются…
В чудесах этих я разобрался довольно быстро. Захолустные Очуры, как выяснилось, являлись центром грандиозной, хорошо налаженной спекуляции.
2
Это из старинного сибирского каторжного фольклора. „Страна Лимония" – рай. Блаженное место, где не надо работать.
На приусадебных участках – в частных огородах – здесь выращивался чеснок и превосходный, сладкий репчатый лук, который жители села регулярно сплавляли по Енисею вниз, в арктические районы – за полярный круг. Занималась этим вся местная молодежь, все здоровое население Очур. В колхозе же трудились старики; толку от них, естественно, было мало. И потому „общественные" работы не приносили пользы никому – ни государству, ни самим колхозникам. Но зато частная, подпольная деятельность давала тут баснословные барыши!
Я познакомился с клубным баянистом Петром Азаровым, который временно, до моего приезда, исполнял обязанности заведующего, и тот за бутылкой водки разъяснил мне кое-какие детали.
– Лук и чеснок, – сказал он, – в Заполярье огромная ценность. Они там не растут, а нужны всем. Это же спасение от цинги! Первейшее средство! Ну, а государственное снабжение, как обычно – хреновое… В магазины поставляют овощи плохо, нерегулярно. Иногда их вообще не бывает по полгода!
Был баянист невысокий, с выпуклым брюшком, с заметной лысиной, хотя еще и не старый. И он постоянно посмеивался, поджимая пухлый рот, часто помаргивая белыми ресницами.
– Ты знаешь, каков основной закон социализма? – спросил он, пригибаясь.
– Нет. Каков же?
– Основной закон – это постоянные временные трудности!
– Остроумно. Но продолжай. Так что с луком?
– Да все просто. В результате постоянных этих трудностей возник черный рынок. И очурские мужики развернулись там вовсю… На этом рынке в районах золотых приисков – в Туруханске, в Енисейске, на реке Курейке – за килограмм лука дают от тридцати до пятидесяти граммов золотого песку. А иногда – особенно зимой – и все сто! – Он хохотнул. – Во по какой цене идет наш лучок!