Ржавчина. Пыль дорог
Шрифт:
Мне бы хотелось почитать эти стихи. Очень. Почему отец никогда ничего подобного не рассказывал?
– И как?
– Нууу… Переписанные от руки копии ходили по рукам, а Дирк недоумевал, почему при встрече с ним люди честно пытаются спрятать улыбку. Молодость остается молодостью даже на войне, знаешь ли. Нам хотелось подурачиться, а объект все равно оставался режимным, хотя условия, разумеется, были неплохие. Мариса, твоя мать, проводила время в основном среди таких же жен ученых. До беременности работала в школе – нас вывозили вместе с семьями, у многих были дети.
– А мужчины рядом с ней были? – лично я бы после такого вопроса насторожилась, но Терлен был настроен на редкость благодушно.
– Ну, я,
Я вдруг впервые задумалась о том, что у взрослых тоже бывает юность, молодость. Нет, я, конечно, видела студенческие фотографии родителей, слушала их рассказы о детстве, но никогда мне не удавалось так остро прочувствовать эту мысль. Я присмотрелась к собеседнику внимательнее. А ведь Мэтт Терлен в юности наверняка был очень красив. Он и сейчас на редкость красивый мужчина, до знакомства с ним я слабо представляла значение слова «импозантный». И одевается до сих пор так, что хоть сейчас в шикарный ресторан или на прием, любит безукоризненные черные костюмы и темные плащи. Если даже сейчас, в сочетании с седыми висками и немногочисленными морщинами, это производит впечатление, то в студенческие годы девушки на него, наверное, десятками вешались. И вполне возможно, что он не особенно уворачивался, иначе откуда привычка кокетничать даже со мной: «Ах, юная леди, если бы я был помоложе!» Но сейчас это не более чем кокетство. Свою Эйду он до сих пор заваливает цветами – просто так, без повода – и приносит ей завтрак в постель, как будто у них медовый месяц. Я слышала, как она рассказывала об этом моей матери.
Странно. После встречи с Дэем я вдруг начала видеть в людях красоту. В давних знакомых, в случайных прохожих, в сокурсницах.
– А отец выезжал в какие-нибудь командировки?
– Не смеши. Нас всех охраняли так, что шагу ступить нельзя было. Зимой, когда темнело рано, иногда вызывали патруль, чтоб до подъезда проводить. Почему тебя вдруг это заинтересовало?
Я пожала плечами, старательно изображая равнодушие.
– Просто любопытно. Я бы спросила отца, но он постоянно боится сказать что-то лишнее. И маму обрывает.
Терлен взглянул на часы.
– Ладно, малышка, мой обеденный перерыв заканчивается. Демоны бы забрали того, кто выдумал работать в выходной. Скажи отцу, скоро нагряну в гости.
С Дэем мы договорились встретиться на набережной. Летом тут была танцплощадка и стояло несколько столиков, вынесенных из кафе, но сейчас осень, и только ветер гоняет мелкий мусор и опавшие листья. Дэй сидел на тумбе ограждения, беспечно повернувшись спиной к мутной речной воде.
– Привет. Не боишься навернуться?
Он пожал плечами.
– Я хорошо плаваю, – потом спрыгнул на асфальт набережной и добавил: – Но не люблю.
– Поздравь,
– Эй, приятель! – к нам дерганой походочкой направлялся парень лет двадцати, – огоньку не найдется?
– Не курим, – покачал головой Дэй. Парень, однако, не спешил идти куда шел, стоял и рассматривал нас с глумливой улыбочкой.
– Что-то я тебя раньше здесь не видел. У нас таких не бывает. Совсем как девка, – он протянул руку, намереваясь не то запустить пальцы в волосы Дэя, не то дурашливо погладить его по щеке. Дэй чуть качнулся назад, и движение пропало впустую. Я вдруг осознала, что наблюдаю прелюдию к уличной драке, самой настоящей, не имеющей никакого отношения к потасовке в школьном коридоре. Взвесила на руке сумку – легкая. Там только журнал, который я вынесла из больницы, и кошелек. Когда в ней полный комплект учебников и тетрадей, ею можно неслабо так огорошить. Я беспомощно огляделась. Обычно здесь довольно оживленное место, рядом рынок, но по выходным он не работает. Патруль стоит чуть дальше и вмешается, если ситуация выйдет за рамки. Вот только пока не выходит – на таком расстоянии слов не слышно. Подумаешь, разговорились двое знакомых.
– Да ты у нас недотрога. Подружка-то твоя? Поделишься?
Дэй приобнял типа за плечи, со стороны это выглядело так, будто он встретил старого приятеля. В свободной руке сверкнул нож, упираясь парню в бок.
– Вали, – одними губами сказал Дэй. – Вали отсюда.
Парень кивнул, отступая назад. Дэй подождал, пока тот не повернулся к нам спиной и не пошел прочь, убыстряя шаг, и только после этого спрятал нож.
– Ну ты даешь, – удивилась я, – тут же патруль на углу.
– Именно поэтому я и решил, что выпутываться надо быстрее. Сгребли бы всех троих, до выяснения. А второй раз за несколько дней попасть в участок – это уже признак неудачника.
– Думаешь, забрали бы? – усомнилась я. – Мы же ничего не сделали.
– А он скажет – ничего не знаю, шел мимо, попросил закурить, а они драться. Если у него нормальные документы и нет приводов в полицию, это дополнительный плюс его словам против моих. А сегодня еще и выходной, так что проторчать в участке мы совершенно спокойно могли хоть до завтрашнего утра. Полицейские тоже люди, им домой пораньше хочется. Кстати, с каждым надо разговаривать на его языке. Доходит быстрее.
– Языком шпаны ты владеешь неплохо.
– А я и есть шпана. Во всяком случае, в глазах окружающих. Им так проще.
– А как проще тебе?
– Как проще – неинтересно.
– Что ты чувствуешь? – я кивнула на пожелтевшую тетрадь. Завтра или послезавтра подброшу ее обратно. – Получается, что ничего не получается. В год, когда ты был зачат, мои родители жили в закрытом городе.
Где все по пропускам, в том числе выезд из города, а ученых чуть ли не до туалета под охраной водили. Боялись покушений, похищений. А это журнал наблюдений. Дата моего рождения. И отказников на тот период не было. В городе нет приюта, так что ребенка на усыновление пришлось бы везти откуда-то. А это сложно и бессмысленно, проще признать смерть родного отпрыска, чем платить за подделку документов. Такое только в сериалах и прокатывает.
Объяснить, что чувствую я сама, вряд ли получилось бы. Что-то похожее ощущаешь, самостоятельно доказав сложную теорему. Или переспорив преподавателя. По всем приметам ты не можешь убедить других в своей правоте – но карты ложатся удачно.
Как будто я с самого начала знала, что Дэй мне не брат, и мне просто нужны были доказательства.
– На воссоединение семьи не тянет, да, – Дэй пролистнул журнал и отложил. – Знаешь, что я чувствую? Освобождение. Я очень рад, что мне не придется вписываться в твою семью. Сложно после стольких лет свободы принять то, что у тебя есть отец и у него свои взгляды на твой образ жизни.