Ржавые листья
Шрифт:
Военег Горяич быстро окинул их взглядом, пересчитал и сморщился. Ирпеничей уцелело десятков восемь. Чапуриных кметей втолкнули в эту же толпу, самого же голову, рвущегося и плюющегося, поволокли в терем. На крыльце он зацепился рукой за резную балясину перил и заорал, вкладывая в крик всю обиду от нечестно выигранного Волчьим Хвостом боя, жуткую обиду на несправедливость, оскорбление обманутой в лучших чувствах души:
— Я плюю на тебя, Хвост! Будь ты проклят, воевода! Предатель! Паскуда! Перелёт!
Кмети оторвали его от перил
— Куда этих? — Самовит, подъехав неслышно, указывал плетью на столплённый полон.
— Сделали? — спросил воевода почти неслышно. Варяг утвердительно склонил голову.
— Разгоните по клетям и заприте человек по десять, — велел Волчий Хвост, направляя коня к терему. И уже на крыльце услыхал за спиной крики. Помедлил миг и обернулся, уже зная, что увидит.
Трое кметей Чапуры, коих должны были запереть в приворотную клеть, сшибли двоих Военежичей и нырнули в ворота. Вслед им взвизгнули стрелы, один споткнулся, захромал и его нагнали, второй грянулся плашью оземь и не шевелился, но третий сиганул с моста, быстро пересёк площадь и скрылся за ближними избами. Волчий Хвост несколько мгновений с непонятным выражением смотрел ему вслед, потом плюнул через перила в пыль, что было у него высшей степенью презрения, и ушёл в сени. Кмети на крыльце переглянулись и потупились.
И уже никто не видел, как в сенях Военег Горяич постучал по стене и суеверно сплюнул через плечо.
Самовит ввалился в горницу и сел, устало привалясь к стене и чуть прикрыв глаза.
— Всё ли сделал как надо? — Волчий Хвост стоял спиной к варягу у небольшого стола и внимательно его рассматривал, невесть что собираясь на нём увидеть. На столе лежал большой кусок кровяной колбасы, взрезанный по краю коровай, печёная репа, первый весенний лук и кувшин с квасом.
— Всё, — кивнул старшой, не открывая глаз. — Порядок. Да ты и сам видел, воевода. Эти трое, они всяко слышали, как мы про Свенельда говорили. Так что тот драпать будет взаболь, а после спрячется. В городе спрячется, не иначе.
— Угу, — задумчиво сказал Военег Горяич, садясь за стол, и кивнул варягу. — Садись, ешь. Когда ещё придётся…
Несколько мгновений воевода и его старшой уминали еду за обе щеки, потом, когда первый голод сгинул, Волчий Хвост спросил:
— Прапор спустили?
— Да, — сглотнув кусок колбасы, ответил Самовит. Отпил глоток кваса. — Какой из утра подымать?
— Чёрный, — коротко ответил воевода. Упало молчание. Оба прекрасно поняли друг друга, и у обоих вмиг пропало желание о чём-нито говорить и вовсе смотреть друг другу в глаза.
Тот кметь, что сбежал, прячется ныне где-нито в посаде. И скоро, уже завтра к полудню весь Ирпень будет знать про мятеж Волчьего Хвоста. И уж после донельзя дерзкого и вероломного захвата крепости поверят в это все. Тем паче, что увенчалось это немалой кровью.
— Сколь убитых? — не подымая глаз, спросил воевода и отодвинул
— У нас — двое, — глухо ответил Самовит. — У них… десятка два, не меньше…
Помолчали. А про что говорить.
— Наши… что?
— Молчат, — обронил Самовит всё так же глухо. — Верят они тебе, воевода…
— На том и держусь, — вздохнул Военег Горяич. — Этого… Жара — нашли?
— Нашли… двоих следить за его домом поставил.
Теперь им оставалось только ждать.
А поздно ночью, когда темнота навалилась на град тяжёлой чёрной тушей, выставленная Самовитом стража выпустила из ворот одинокого всадника с двумя заводными конями, кой, махнув воротным рукой, скрылся в темноте в направлении Вышгорода.
Тишина. Только в темноте изредка слышен шёпот: жаркий — женский, спокойный — мужской.
— Долго я здесь прятаться буду? За бабьим-то подолом?
— Т-с-с… не за бабьим, а за моим, — с тихим смешком отвечает она. — Нельзя тебе выходить. По улицам варта ходит. Далеко ты уйдёшь, как же…
— Да не могу я!.. сколько можно?
— Пока плечо на заживёт. Эвон, стрела-то насквозь прошла, как только кость не сломала. Ладно, ещё бронебойной били, не срезнем — вовсе бы без руки остался.
— Умная ты моя, вояка, — вздыхает он и признаётся. — Не сидится мне на месте…
— Зудит, — опять со смешком и понимающе говорит она. — Ничего, перетерпится. Переждать нельзя только роды, смерть да понос…
— В граде что? — спрашивает он, помолчав, и она облегчённо вздыхает.
— Смутно в граде, — говорит она и её голос вздрагивает. — Шепчут невесть о чём… И будто Волчий Хвост к печенегам переметнулся… и будто с козарами сговорился… и про греков шепчут.
— Брехня, — говорит он озлобленно. — Всё брехня.
— Страшно мне, ладо, — говорит она. — Поцелуй меня.
— Не бойся, всё будет хорошо. А брехне не верь.
— Да как же не верить-то, ведь…
— Греки тут вовсе ни при чём, — устало вздыхает он. — Свенельд объявился, слыхала ль?
— Ну…
— Вот тебе и ну. Волчий Хвост с ним снюхался, не иначе. Слышал я его кметей.
— Это война, ладо?
И он, помедлив, отвечает:
— Да.
И сразу же падает каменно-твёрдая тишина, слышен только тихий плач девушки.
Тихо-тихо ползёт по Ирпеню молва, прячутся по углам и тянутся паутиной шепотки. Град замер и затих, словно бык, с маху оглушённый дубиной. А по улицам, коих в Ирпене всего пять, чеканя шаг, идут дозоры Волчьего Хвоста. Не больно доверяют Военежичи вартовым, да верно — как и доверять, коль они при взятии полтора десятка варты навьём положили.
В тени притаился человек, сдерживая даже дыхание. Спаси Велес, что они хоть собак с собой не взяли, — мелькнуло в голове, когда он провожал дозор взглядом. Потом, когда дозор скрылся, Чапурин кметь осторожно выскользнул из темноты и бесшумно побежал вдоль улицы.