С кем ты и ради кого
Шрифт:
Они надеялись услышать подробный рассказ о мужественных людях города, но приезжий сам начал сразу с расспросов. Его интересовало все — и как работает завод, и как устроились на новом месте, и часто ли бомбит немец. И когда узнал, что часто, сказал:
— Над Сталинградом его посшибали несметное множество. Но летит, летит еще, ничего не боится — ни зениток, ни «ястребков». Чтобы посеять панику, швыряет вместе с бомбами пустые, рассверленные со всех сторон железные бочки из-под бензина. Почерневшее среди бела дня небо воет, выматывая из людей душу…
Слободкин глядел на сталинградца восторженно. Вот так надо
Где-то около полуночи, когда собрались попить чаю, за окном завыла сирена. Все четверо вышли из барака. Лучи прожекторов упирались в низкие, притертые друг к другу тучи, нервно метались, словно не зная, что делать. Зенитки били дружно, напористо, но наугад. А немец, не видя под собой цели, бомбы бросать не стал. Швырнул две-три и ушел. Однако зенитчики почему-то огня не прекращали. Осколки с шипеньем и свистом падали на крыши бараков, к ногам вышедших на улицу сонных людей.
Сталинградец рассердился:
— Зачем столько шума? Ведь ясно же — дальше прочапал.
Каганов вступился за зенитчиков:
— Поглядели бы вы на тех пушкарей! Девчонки! Маму не кличут, и на том спасибо.
— И то верно. Иногда и у нас пушкарят шерочка с машерочкой, но дело свое знают до тонкостей. Чуют, когда бомба летит, когда — бочка, а когда, отбомбив, порожний, одним мотором пугает, с разбегу кидается. Стоят не робеют.
— Они и у нас молодцы, — перебил сталинградца Каганов, — ты их увидишь еще. Мы тут недавно работаем, вдруг слышим — загрохотало что-то со страшной силой. От усталости с ног валимся и никак не поймем, то ли снова налет, то ли хляби небесные разверзлись. И что же ты думаешь? Девчата собственноручно сбитый «юнкерс» на тросе волокут. Не целый, конечно, растерзанный взрывом, но грохоту от этого еще больше! Вот, говорят, вам металлолом.
— Действительно, молодцы, — согласился сталинградец. — Ну, а как же насчет чая? На Волге воды жалеть не годится.
— Сегодня не даст попить как следует, — убежденно сказал Зимовец. — На обратном пути еще раз проведает.
Примерно минут через сорок, в самый разгар чаепития, тревога действительно повторилась. Низкие тучи к тому времени разогнало, немец повесил «люстры», стало почти совсем светло. Кирпичные корпуса завода на фоне снегов были высвечены совершенно отчетливо.
— Он, конечно, знает, куда и зачем пришел, — сказал сталинградец.
— Дорожка протоптана, — подтвердил Каганов.
И вот произошло то, чего все время опасались на заводе. Одна из бомб угодила в зазимовавшие возле берега нефтеналивные баржи. Нефть загорелась сперва неярко, пламя побежало вширь приземисто. Потом желтые лоскуты его взметнулись так высоко, что в свете их и завод, и бараки стали видны как на ладони. Случайно так получилось у немцев или они узнали про баржи, но факт оставался фактом — гигантский факел пылал над заводом и не было никакой возможности спрятаться от его неистового света.
Утром небо было черным от нефтяного дыма. И снега почернели. Почернели и еще больше посуровели лица людей.
Никто не спал на заводе и в следующую ночь. Гасили пожары в цехах, в бараках, разгребали завалы, подбирали раненых, уносили убитых…
Нефть горела трое суток. И трое суток продолжалась тревога. Ночью бомбардировщики шли на огонь. Днем — на дым. Никогда еще налеты на завод не были такими настойчивыми
Когда выгорела вся нефть в баржах, кончились, видно, и силы у немецких летчиков. На четвертые сутки они не прилетели. Иссякли остатки сил и у тех, кто все это время работал под бомбами.
Слободкин еще не знал во всех подробностях о размерах разрушений, причиненных заводу и поселку. С тяжелым сердцем шел он с Зимовцом от пепелища к пепелищу, поднимал с земли дымящиеся головешки, подбрасывал их высоко и зло. Несмотря на то, что он вместе с другими все эти ночи и дни только тем и занимался, что гасил огонь, растаскивал бревна и доски, к нему опять вернулось проклятое чувство беспомощности. И еще он злился оттого, что поймал вдруг себя на мысли: больше всего жаль ему… сгоревшей дотла конторы. В этом стыдно признаться даже Зимовцу, но в то же время это так, черт побери!.. Снова станет он обузой для людей, которым, ей-богу же, не до него, — своих забот у них больше, чем нужно. А Устименко теперь не поймать — бегает от землянки к землянке, от одного разоренного барака к другому. Наводит порядок, расселяет погорельцев. Вот уже где-то слышится его голос — осипший, усталый и тоже злой.
— Устименко сейчас не до тебя, — сказал Зимовец, когда комендант пронесся мимо них с охапкой досок-горбылей. — Ему теперь на неделю аврала хватит. Ты знаешь, что я придумал?
— Землянку рыть?
— Это было бы самое лучшее, но больно долгая песня. Давай, Слобода, по-солдатски спать — на одной койке. А? Другого выхода нет. Соглашайся.
То ли оттого, что вконец измучился, то ли потому, что доводы Зимовца были действительно вескими, Слободкин спорить с другом не стал.
3
По-разному подействовали последние события на людей. Кое-кто смалодушничал, опустил руки. Другие еще настойчивей стали работать. Таких было больше. Они продолжали задавать тон на заводе.
Слободкин опять горько задумался. Парашютист. Специально обученный, тщательно подготовленный для борьбы с врагом. Сидит здесь, ждет, когда прибьет его немец — за станком или ночью в бараке, под кавалерийской шинелью…
По его ли характеру такая жизнь? Все друзья, как люди, воюют. А он — тыловик. На военном заводе, для фронта работает? Но разве это работа? Какой он к шуту токарь? Ученик! Это Каганов так, чтоб утешить, сказал, будто ему за двухзаходную седьмой разряд полагается. Ерунда! И резал-то он совсем не так, как нужно было. А завтра принесут работу посложней — тогда что?
Весь день Слободкин был в самом мрачном настроении. Поговорить с Зимовцом? Посмеется. Свой брат фронтовик, а намекал уже как-то на то, что натура у него, Слободкина, дескать, слишком чувствительная. С Кагановым посоветоваться? Этот войдет в положение, но скажет, конечно, о долге завода и всего коллектива перед армией, перед страной. И по-своему, разумеется, прав будет.
К Савватееву попробовать сунуться? Идея! Этот может, по крайней мере, решить: кадры!
Слободкин стал искать подходящего случая, чтоб повидаться с кадровиком. Через несколько дней снова появился возле двери, обитой черной клеенкой. Дверь была на замке. Слободкин постоял несколько минут, не зная, что делать, куда идти, вдруг откуда ни возьмись — Савватеев: