С крыла на крыло

Шелест Игорь Иванович

 - Откуда немцы?.. Зачем они к нам?

 - Не задавайте лишних вопросов, - отпарировал Иван Фролович.
– Может быть, это удача нашей дипломатии... Важно, что мы будем на них летать. Селезнев, вы назначаетесь на испытание "мессершмитта" - МЕ-109, Муштаев - на "дорнье" - ДО-215.

 Поднялся гул, словно на пасеку заглянул медведь...

 - Разрешите рассчитывать, Иван Фролович, - поспешил напомнить о себе Попельнюшенко.

 - Есть и постарше, капитан, - одернул его военинж первого ранга Белозеров.

 Началась

перепалка. Всякий новый самолет - большое событие для нас, а тут тем более немецкие! Чертовски интересно!

 Что и говорить, страсти разгорелись...

 Козлов послушал гвалт, получил удовольствие, потом спокойно сказал:

 - Да будет вам, как дети!.. Программа большая, думаю, на каждого что-нибудь выпадет, - с этим поднялся и вышел.

 В комнате еще долго шумели.

 Перед войной мы совсем немного знали о немецких самолетах. Изредка нет-нет и проскользнет в печати короткая заметка о появлении новой машины.

 Но вот немецкие самолеты стали прибывать на наш аэродром. В масштабе "один к одному". Матовые, не отсвечивающие под лучами солнца, и камуфлированные разно-зелеными пятнами, но без паучьих свастик и черных крестов - их уже успели закрасить.

 Все мы - летчики, механики, инженеры - собрались на линейке, куда должны были прируливать "немцы".

 Первым зашел на посадку "мессершмитт" - МЕ-109 Е. Его перевернутый картером вверх мотор гудел ровным и каким-то непривычным звуком. Я обратил на это внимание соседа.

 - Этот гул уже недурно знают в Африке, да и в Европе, - кисло улыбнулся Муштаев.

 Самолет выбросил узко расставленные, смотрящие в стороны стойки шасси и точнехонько "припечатался" у "Т".

 К подобному же чужому звуку прибавился еще свист, когда над нашими головами промелькнул "хейнкель-100" - поджарый, как волк, и такой же хищный. Когда он прирулил на стоянку и выключил мотор, из него повалил пар.

 Кто-то спросил:

 - Где же у него радиатор?

 - Да... Вопрос!

 - Вода проходит под обшивкой крыла - так сделано охлаждение мотора, - пояснил Муштаев.

 - Видно, неважно охлаждают, - усмехнулся первый.

 "Хейнкель" окутался весь паром.

 - Такому выдать бы очередь по крылу, - Попельнюшенко повернулся ко мне и добавил:

– Как ты думаешь, какую скорость дает?

 - Кто его знает?.. Должно быть, километров шестьсот; они как будто на таком рекорд установили.

 Итак, налицо картина, за день не возможная даже в мыслях: на бетонной линейке рядом с зеленым полем аэродрома выстроились вместе с нашими "ишаками" (истребитель И-16), ЯКами - "мессеры", "дорнье", "юнкерсы", двухмоторный "фокке-вульф"...

 Их можно было не только потрогать руками, но и летать на них - оценивать, сравнивать с теми, что так привычны.

 Первые впечатления, к сожалению, оказались

не утешительными для нас. "Срубленные" будто бы грубо, угловатые, длиннохвостые немецкие машины имели много новшеств и в воздухе оказались простыми и послушными.

 Надо было видеть редкое противоречие: летчик-испытатель огорчается машиной, которая ему нравится!

 Придя в летную комнату после одного из первых полетов на МЕ-109 и бросив на стул парашют, шлем и перчатки, Иван Селезнев с досадой проворчал:

 - Хорош, проклятый, - и, обращаясь к Муштаеву, хотя и прислушивались все, сказал с сердцем, как бы наперекор самому себе: - Вот так, брат, отрегулирую стабилизатор и "брошу ручку", а он идет себе прежним курсом, чуть покачиваясь от болтанки, и кажется - только не мешай ему... А на вираже?.. Нарочно перетягиваю ручку - грубовато, как бы увлекшись. Он "ощетинится", выпустит подкрылки, трясется весь, как посиневший малый после купанья, и бьет по фонарю потоком: смотри-де, с меня хватит!

 Селезнев повалился на диван, помолчал и опять к Муштаеву:

 - Ну, а ты что скажешь, Фомич, о "дорнье"?

 Павел Фомич Муштаев - наш парторг, летчик богатырского телосложения, с боевыми орденами, человек бывалый и не лишенный чувства юмора, сидел в дерматиновом кресле в позе отдыхающего короля. Он собирался закурить и стучал янтарным мундштуком по коробке "Казбека".

 - Я как-то прикинул: зачем это немец такого "головастика" вывел?
– начал Муштаев.
– Нечто подобное рисовали на спичечных коробках, кто помнит, в двадцатые годы - "наш ответ Чемберлену": длиннохвостый аэроплан, переходящий к носу в кулачище с красноречивой фигой.

 - Похоже, - с усмешкой согласился Чернавский, - огромный стеклянный шар в носу: все в одной кабине.

 - И неспроста - летчик, штурман и стрелки, - продолжал Муштаев, - так-то удобней держать всех в одном кулаке, в строгом подчинении: и старший перед младшими чинами не позволит себе распустить слюни, и о моральном духе "доблестных воинов" важная забота.

 - Вот так да!
– промолвил кто-то из шахматистов, не отрываясь.

 - По мне, лучше было бы посадить стрелков ближе к хвосту, а штурмана в самом носу, - заметил Чернавский.
– Да что ты, Александр Петрович! Он и есть в носу, штурман-то, - возразил Попельнюшенко.

 Муштаев подтвердил:

 - Да, в носу... с прекрасным обзором: вперед, вверх и вниз. Однако кто сказал, что для летчика это плохо? Летчик сидит рядом со штурманом. Нос, конечно, пришлось развить, и он вырос в граненый стеклянный шар. Сидят, как на балконе, и смотрят в четыре глаза!

 - С аэродинамикой похуже, - возразил Селезнев.

 - Пожалуй, не самый первый сорт, но при пилотировании не очень-то заметно. Великолепно летит, паршивец, и на одном моторе!
– невесело заметил Муштаев.