С крыла на крыло
Шрифт:
- Простота и уют!
– говорил Виктор.
– Сядешь в кабину, одним взглядом все приборы охватишь - их немного.
Я киваю головой: самое нужное. И не случайно на черных шкалах две ярко-желтые засечки: "от" и "до", - между ними стрелка... Сразу видно, что все стрелки на местах.
- Действительно, на кой черт все эти цифры читать?
– горячо подхватил Виктор.
– Представь, боевой вылет - что мне до них? Все внимание - куда? На небо: где противник.
- Да, это не пустяк, - говорю.
– Мы тут как-то в воздухе жестикулировали
Мы помолчали. Подойдя к дому, Виктор будто враз выплеснул все раздумья:
- Черт с ними! Наши новые истребители не хуже, - и запнулся; подумав, продолжал потише: - Только маловато их. Пока-то дойдут до большой серии... попадут в части... А немцы уже заставили работать на себя всю Европу!
Пришлось согласиться: "Рейх - на коне!" И впервые так отчетливо возник вопрос: что делается сейчас в наших истребительных частях?
Ответ не заставил себя ждать.
Осенью же сорокового года проездом в санаторий ко мне заскочил Виктор Ильченко, приятель еще по Коктебелю, известный планерист-рекордсмен. Забегая вперед, скажу, что Виктор сохранил прекрасную спортивную форму и после войны, завоевав несколько мировых рекордов дальности парящего полета на двухместных планерах.
- Привет сибиряку-минусинцу!
– встретил я его.
Он широко улыбался.
Сели за стол.
- Ты, Витя, из каких краев?
- Стоим в Молдавии, недалеко от границы.
- Ну, как там у вас? На чем летаете?
- На "ишаках". Хорошо... Пилотаж - двойные бочки. Прелесть! А сады! Ты не можешь себе представить, что там за сады! Ветки ломятся. Солнце, ни облачка. Жара. Заберешься в сад - прохладно. Не то что на горе Клементьева, кроме выжженной травы - ничего!
Все это было сказано чуть ли не на одном дыхании, без передышки, и сенсационно Виктор закончил:
- Я, брат, женился, славная девчушка!
- Поздравляю! Как же это ты вдруг, давно ли?
- С месяц, - он от души засмеялся.
- И уже разлука?
Ильченко встал, посмотрел в зеркало, одернул на себе отлично сидящую гимнастерку одним движением так, что все складочки ровно расположились под ремнем сзади.
- Да, вот еще. У нас новые порядки: летчикам никаких поблажек - полная строевая подготовка и ружейная стрельба. Провели понижение в чинах. Из школы теперь, шалишь, выпускают только сержантами: "солдат-летчик". Тимошенко порядки ввел; строг, говорят, до ужаса!
- Ну, как новые самолеты осваиваете?
– спросил я.
– Каковы впечатления?
Он улыбнулся:
- Пока никак. Пришли тут к нам МИГи. Говорят, они строги и тяжелы-командир наш еще не вылетал, а без него как же? Ждут инспектора из Москвы, он выпустит командира, потом уже пойдут остальные, постепенно, по должностям.
- Глядишь, к твоему приезду все и отладится, - заметил я.
Наши испытания немецких самолетов имели для отечественной промышленности большое значение. Правда, с опозданием мы получили точные сведения
Шел 1941 год.
Большое поле аэродрома залито солнцем, в лучах его весело сверкает металл. С земли и сверху доносится гул моторов. День выдался теплый, тихий - такие дни случаются в середине мая. Они особенно заметны после московской зимы и серого, туманного апреля.
На бетонной дорожке перед ангарами остановился большой зеленый автобус и несколько "эмок". Захлопали двери - из машин выскакивали, разминаясь, военные. У старших офицеров, отлично одетых, было больше голубых петлиц, среди них выделялись и красные.
- Очередная экскурсия, - холодновато заметил ведущий инженер, окинув взглядом группу. Мы с ним направлялись к своему самолету, подготовленному в полет.
Прибывшие устремились к нескольким опытным машинам, стоявшим здесь же, на линейке, вблизи ангара. В глаза бросилась особенно высокая и знакомая фигура - человек был на голову выше других. "Минов!" - обрадовался я и крикнул:
- Леонид Григорьевич!
Он обернулся. Мы пошли навстречу друг другу.
Внешне он мало изменился: все тот же орден Ленина, медаль "XX лет РККА" и большой знак мастера парашютного спорта.
Минов улыбался.
- Рад видеть, Игорь, - сказал он, крепко пожимая руку.
Неожиданная встреча взволновала меня. Мы давно не виделись, и этот майский день всколыхнул воспоминания о планерной юности.
Мы были спортсменами и, должно быть, надолго ими останемся: ни время, ни разница в возрасте, ни служебная лестница не стерли коктебельской закваски. В глазах Минова все те же искорки.
Но первые слова его после общих слов приветствия меня насторожили, показалось, он озабочен.
- Вижу, вы в форме - у вас все просто и ясно.
Я улыбнулся.
- Были преграды, Леонид Григорьевич. Вы знаете, чего стоит путь в испытатели. Как будто преодолел...
- Я не о том. Мне жаль, что с планеризмом вы тоже покончили, - заметил он с досадой.
- Пожалуй, это уже пройденный этап.
– Я посмотрел вверх. Небо было яркое, формировались маленькие кучевые облака, столь желанные когда-то; нельзя сказать, чтобы они меня совсем не волновали.
- Обидней всего, - продолжал Минов, - что фашисты теперь ловко экспериментируют, применив опыт буксировки и массовой переброски воздушных десантов. Эти "эксперименты" они проводят в боевых операциях на Кипре, в Греции, в Северной Африке... А наша готовность не в лучшем виде. Уж я-то знаю это, поверьте, - он нервно покусывал сухой стебелек.
– Ужасно глупо, сбрасывали на маневрах в тридцать пятом, тридцать шестом годах тысячные десанты, а сейчас, боюсь, осталось только что для парадов.