С крыла на крыло
Шрифт:
Мы легли, прослушав ночные известия, они были очень кратки. В голосе диктора, всегда твердом, как символ твердости Родины, пожалуй, впервые улавливались страшные интонации глубокой тоски и подавленности.
Уже в темноте мы с отцом изредка перебрасывались словами. Я вспомнил о предстоящем завтра вылете на экспериментальном самолете.
- Знаешь, отец, утром мне предстоит впервые поднять в воздух самолет, созданию которого полгода назад придавалось значение важного открытия в науке.
Отец без заметного интереса, видимо с трудом отвлекаясь от своих мыслей,
- В чем же тут новизна?
- Видишь ли, на самолете впервые воздух будет обтекать крыло не так, как ему хочется, а так, как нам надо. Это позволит увеличить подъемную силу крыла чуть ли не вдвое.
Отец помолчал, потом спросил:
- На нем можно поднять двойную нагрузку?
- Тут дело шире. Управление слоем воздуха на крыле, по мнению ученых, открывает путь к созданию самолетов, не срывающихся в штопор. Оно таит в себе возможности очень малых взлетных скоростей. Могут быть созданы конструкции, взлетающие почти вертикально. Представляешь, вместо аэродрома всего небольшая площадка - посадка почти без пробега, подобно птице - прямо на точку.
Отец не ответил. Я заговорил снова:
- В другое время подобный вылет был бы обставлен как событие первостепенного значения, но сейчас... Кому все это нужно?
Отец, видно, не хотел меня разубеждать, а может, и задремал. В тишине был слышен только стук будильника. Я тоже стал забываться. Неожиданно отец произнес:
- Да что ты, это же важно для обороны!
Я не сразу сообразил, о чем он, но, вспомнив, ответил:
- Важно-то важно, да как найти в себе дух экспериментировать, когда фашисты под Москвой? Теперь ученые роют окопы, строят укрепления и важней работы не представляют. Нет. Это самолет будущего.
Мы проснулись, разбуженные голосом диктора. На этот раз он так произнес слова "положение ухудшилось", будто ударил молотком по голове.
Опомнившись, мы стали одеваться. Я звал отца с собой на аэродром, но он сказал, что пойдет в ополчение.
Мы простились по-мужски, с чувством, что больше не увидим друг друга.
Напрасно было ждать трамвая. И я зашагал по темным улицам через Москву.
На вокзале в темноте платформы краснел тусклый фонарь электрички. Я вошел в тамбур.
- Вы куда, гражданин?
– донеслось из вагона.
- Как куда? До платформы О...
- Сходите да поторапливайтесь. Поезд пойдет без остановок. Здесь едут работники Госбанка.
- Электричка без остановок?
– удивился я.
- Не рассуждайте, к нам прицеплен паровоз.
Оказавшись вновь на платформе, я заметил другой поезд, с платформы доносились возбужденные голоса.
Я поспешил туда. Продвигаясь от вагона к вагону в тщетных попытках ухватиться за ручку тамбура, я оказался в голове поезда. Люди волновались неспроста, кто-то крикнул:
- Последняя электричка, снимают провода!
"Этого только не хватало, - подумал я.
– Пешком? Идти часов восемь, а вылет в одиннадцать... Сейчас семь... Надо забираться хоть на крышу!" Я уже не задумывался о необходимости моей работы, просто действовал в привычном
И последний тамбур люди облепили, как дикий рой пчел. Повернув было обратно, я услышал знакомый голос:
- Игорь, ты?
- Петр Матвеевич!
– обрадовался я. Это был Попельнюшенко. Ему удалось как-то прицепиться.
Он крикнул:
- Давай сюда! Ставь ногу и держись за мой ремень. Товарищи, граждане! Это летчик, ему сейчас летать.
- Полетим все головой об столб, - мрачно произнес кто-то в толпе. Однако рой будто бы зашевелился. Поезд тронулся.
На обычно оживленной приангарной площадке было пустынно. Мой самолет стоял вплотную к воротам ангара, возле него возились механики.
Я нашел Марка Галлая, замещавшего начальника летной части, и доложил ему о своей явке. На Галлае чуть коротковатая, уже полинялая кожаная куртка и совсем новенький орден боевого Красного Знамени - награда за воздушную победу.
В первую ночь немецкого налета на Москву (22 июля) Марк сбил "дорнье-215". Фашисты упали невдалеке от Южного порта.
Это был первый боевой вылет Галлая, его первый ночной полет на МИГе и к тому же первая стрельба в воздухе. По его словам, на редкость неподготовленный вылет. Марк рассказывал, что сперва все делал абсолютно не так, как следует. Ослепленный огнями выхлопных газов своего самолета, он взлетел на ощупь. Потом, набрав три с половиной тысячи метров, носился над Москвой в темноте, тщетно пытаясь найти врага. По МИГу дали залп наши зенитки, но промахнулись. Его ловили прожекторы и тут же отпускали. Прожектористы, моряки из Ленинграда, уже кое-что понимали в своем деле.
Сообразив, наконец, что немца можно увидеть в лучах прожекторов, он погнался за первым попавшимся, но тот отбомбился и уходил поспешно на запад. Прожекторы стали наклоняться к горизонту и вскоре упустили самолет.
Галлай понял, что надо вернуться и перехватить груженый самолет, идущий к Москве. Южнее города он увидел "дорнье-215". На темном звездном небе ослепительно белел силуэт с двумя килями на хвосте.
Не владея техникой воздушной стрельбы с упреждением, Марк решил атаковать "дорнье" точно в хвост, чтобы не вносить никаких поправок на перемещение. Открыв сперва огонь с громадного расстояния, он не причинил немцам ни малейшего вреда, но сразу же обнаружил себя. По нему дали сразу две очереди верхний и нижний стрелки - для них это была самая удобная позиция. Марк только успел скользнуть в сторону, и трассы пошли рядом.
С каждой минутой Галлай становился опытнее. Действительно, стрелять надо как можно ближе, после очереди отваливать в сторону. При стрельбе нет смысла целиться по ненавистным крестам, надо бить по кабине, по моторам.
На двадцать пятой минуте полета, в 1 час 38 минут ночи, "дорнье", наконец, повалился на крыло, и прожекторы, покачав лучами, отсалютовали МИГу победу. Трудная победа, потому что первая. Но велико ее значение, как и других побед в эту ночь над Москвой. Немцы должны были понять, что на Москву летать безнаказанно нельзя!