С крылатыми героями Балтики
Шрифт:
Первая встреча с командиром сразу сделала и меня сторонником восторженных о нем отзывов. Обращала внимание какая-то особая вежливость командира. Ему было тогда тридцать два года, но выглядел он моложе своих лет. Среднего роста, подтянутый. Волевой взгляд, интеллигентное лицо, улыбчивые серые глаза. Говорил негромко и неторопливо. Мысли выражал четко. Держался корректно. Как я убедился позже, он никогда не повышал голоса. Никогда!
Обдумывая наедине с собой все сказанное командиром, я пришел к выводу, что Слепенков очень верно определил основу наших служебных взаимоотношений. Она предполагала доверие и поддержку. Это и было то главное, что лучшим образом мобилизует возможности и инициативу подчиненного. Очень скоро я убедился, что одной из сильных черт Слепенкова было его
Сознавать установку командира такой, какой он выразил ее при первой встрече, мне было приятно. Окрыленный, покидал я землянку командира, преисполненный стремления работать, не боясь трудностей.
Не раз в дальнейшем мысленно возвращаясь к первой встрече с командиром, я вспоминал, о каком Феде говорил Слепенков, с явным огорчением приняв меня за фельдшера. Выяснилось это через полгода при обстоятельствах, о которых я расскажу позже.
Памятным из богословского периода остался вечер 22 апреля 1942 года. Мы сидим в землянке-столовой в ожидании машины с ужином. Впервые она опаздывала. Оказалось - в грязи завязла. Послали в деревню за трактором, чтобы вытащить и доставить полуторку на буксире. А тем временем люди все подходили. В столовой и у ее входа набралось уже побольше сотни. Такого прежде не бывало, очередность между подразделениями соблюдалась четко. Но сейчас ритм нарушился. Приходившие не уходили. Землянка гудела словно потревоженный улей.
Но вот появился командир 1-й эскадрильи капитан Павлов...
Здесь я прерву свои воспоминания и немного расскажу о Павле Ивановиче. С ним я познакомился у командира полка. Павлов на два года старше Слепенкова. Однако разница почти незаметна. А если и была, то в пользу командира 1-й. Он выделялся избытком юношеской энергии, жизнерадостностью и веселым остроумием, делавшими его значительно моложе тридцати четырех лет. Родился он в рабочей московской семье. В шутку считал себя причастным к медицине: в юности работал на химико-фармацевтическом заводе имени Семашко, помнил некоторые специальные термины и при случае любил козырнуть этим, называя лекарства не иначе, как по их химическому составу.
– Нет ли у тебя, сестрица, ацидум ацетилсалициликум?
– спрашивал он, желая, например, получить таблетку аспирина.
Поставив ее в затруднительное положение, Павел Иванович был очень доволен, заразительно и громко смеялся.
Он рано увлекся авиамоделизмом. После окончания Московской планерной школы Осоавиахима в 1928 году по комсомольскому набору поступил в Ленинградскую военно-теоретическую школу Военно-Воздушных Сил Рабоче-Крестьянской Красной Армии. А в 1933 году успешно окончил Ейское училище и был оставлен при нем летчиком-инструктором. Через пять лет, в 1938 году, опытного пилота и методиста летного дела перевели в ВВС КБФ - в 5-й истребительный авиационный полк на должность командира звена в звании капитана. Базировался полк вблизи Петергофа, на аэродроме Низино. В составе 5-го полка участвовал в финских событиях и был награжден орденом Красного Знамени. В Низине встретил Отечественную войну командиром эскадрильи.
В августе 1941 года лично сбил четыре истребителя врага: два Ме-109, ФВ-190 и ХШ-126 и три в группе: два Ме-110 и Ме-109. За это получил орден Ленина.
Павел Иванович был одним из любимцев полка. Как и Слепенков, он отличался не только летным мастерством, высокой личной организованностью и справедливой требовательностью, но и заботой о людях. Общительный, он четко различал служебное и личное. В нем удачно сочетались качества опытного боевого командира и простого товарища - "летчика Пашки", как напишет он позже на фотокарточке, подаренной мне на память.
Так вот, появившись в землянке-столовой и узнав, в чем дело, капитан Павлов, не любивший терять времени даром, стал немедленно действовать. Со свойственной ему находчивостью он легко организовал собравшихся. Первым делом, попросив внимания, он совершенно неожиданно для меня объявил:
– Доктор просит слова, чтобы просветить нас по одному из самых злободневных вопросов
В наступившей вдруг тишине я, признаться, смутился. Но не растерялся. Врасплох я не был застигнут. К беседам врача я всегда был готов и в течение двадцати минут рассказал о мерах профилактики желудочно-кишечных инфекционных заболеваний. Тогда это была особо актуальная для нас проблема. С летчиками и большинством технического состава, кроме тех, с кем ехал в эшелоне, я еще на эту тему не беседовал. Мое первое в полку выступление перед столь широкой аудиторией, к радости моей, закончилось под аплодисменты. Они повторились громче после того, как Павлов объявил оценку. Свою. Авиационную. Она прозвучала для меня так же неожиданно, как и все вначале: "Отлично с плюсом за истребительскую сноровку! Посвящение доктора в авиаторы будем считать состоявшимся".
Улыбающийся Павлов крепко пожал мне руку. Я был ему искренне признателен. Он помог мне найти и использовать один из тех возможных резервов времени, о которых на недавнем совещании говорил Слепенков.
Беседой врача дело не ограничилось. Вторым отделением программы Павлов объявил концерт самодеятельности. И сразу же, чтобы не получилось заминки с номерами (их, разумеется, никто специально не готовил для этого), предложил свою "Балладу о нашем полку" в собственном исполнении. В форме пародии мастерски изобразил он отдельные, хорошо всем известные эпизоды периода формирования нашего полка в Рузаевке, включая и эпопею с перелетом в Богослово. Основой импровизации удачно взял совет А. П. Чехова: радоваться в любой ситуации. Радоваться, что так, а не хуже. Изобретательный рассказчик, он сумел оригинально повернуть то, что в свое время доставило однополчанам немало огорчений. Это были и существовавшие до Слепенкова курьезные правила, взвинчивавшие и нередко сбивавшие с толку людей, и печально знаменитые вечера подведения итогов за каждый день, и такое досадное событие, каким явилась вынужденная посадка. Теперь все это в интерпретации П. И. Павлова неожиданно получало совершенно иной, полный юмора смысл, вызывало смех и взрывы аплодисментов.
После смешной до слез "Баллады" (и когда только успел подготовить!) Павел Иванович исполнил любимую им "матросскую чечетку". В высоких русских сапогах, он выбивал ее на дощатом полу без аккомпанемента, увлеченно и легко. Выходило у него, можно сказать, лихо. Тем временем прибыли вызванные Павловым полковые музыканты: баянист Григорий Корж из 1-й эскадрильи и скрипач Дмитрий Трегуб из 2-й. Прозвучали соло на скрипке и баяне, дуэты скрипки и баяна, кто-то сплясал уже под музыкальное сопровождение. Нашлись чтецы-декламаторы, вокалисты. Они сами охотно вызывались и тут же объявлялись вошедшим в роль конферансье Павловым. Получился настоящий концерт самодеятельности! Все так увлеклись, что забыли и о еде. Теперь уже не мы, а работники столовой, присоединившись к зрителям, ждали команды приступить к раздаче привезенного ими ужина.
Рассаживаясь за столы, которые были только что сдвинуты и частично вынесены из землянки, люди не скупились на похвалы в адрес Павлова.
А однажды вечером мне позвонил адъютант (начальник штаба) 1-й эскадрильи капитан Гладченко. Беру трубку. Он приглашает посмотреть у них в землянке кинокартину. Я сердечно поблагодарил, но отказался. Некогда: готовлюсь к очередному занятию с летчиками по авиационной гигиене. Выразив сожаление, Гладченко положил трубку. Не успел я сесть за книгу, как дневальный опять позвал к телефону. Звонил командир 1-й эскадрильи капитан Павлов.
– Доктор, у нас тут заболел один товарищ. Не смог бы посмотреть сейчас? обратился П. И. Павлов тоном, не допускающим сомнений.
– Иду, - ответил я, даже не подумав о возможной связи этого звонка с предыдущим. Через пять-семь минут я был в 1-й эскадрилье.
– Вот и доктор, можно начинать!
– весело воскликнул Павлов при всеобщем оживлении присутствующих.
Так я все же был "вытащен" в кино. Никакого больного, конечно, не оказалось.
– Надеюсь, не обижаешься?
– спросил Павел Иванович, извинившись за шутку и приглашая сесть рядом.