С любимыми не расставайтесь
Шрифт:
— Как так? Ведь хвастали они, что покажут себя.
— Показали! Лучше некуда показали!
Эх, цыгане, цыгане. Два года, как осели они на землях разрушенного немцами колхоза. Попервоначалу вроде взялись работать. Правда, работали мужики. Жены, те по всему району шныряли — гадали, подаяние клянчили.
Весной этой не хватило у колхоза семян для ярового клина. Ну не хватило — не хватило, у многих такое случалось. По разнарядке райисполкома выделили цыганскому хозяйству две тонны семенной гречихи. Через два дня председатель их доложил — гречиху посеяли. А еще через две недели сам
— То есть как это нет? — поразился Зорин. — Везде есть, а у тебя нет?
— Нету! Хлебом клянусь, детьми клянусь, — рванул председатель ворот рубашки. — Обманули нас. Помоги, Петрович. Скажи, чтобы дали ячмень или овес! Это как раз по нашей земле.
Зорин с решением не спешил:
— Завтра у тебя агроном будет, — сказал председателю, — он посмотрит, проверит, тогда и решим, что делать.
На том и расстались.
Агроном через день доложил: гречиху посеяли, а всходов действительно нет. Сам, мол, проверял поле — грядки разрывал. Семена есть — а всходов как не бывало.
С недоверием слушал Зорин агронома — а ну как опоили его цыгане, пришла ему мысль. Попросил он съездить в колхоз уполномоченного КГБ Данилова. Тот закончил Тимирязевку, агроном-полевод, он-то и разобрался во всем.
Оказывается, по приказу председателя гречку прорушили: крупу меж собой поделили, а шелуху посеяли.
На следующий день райком поручил прокурору привлечь виновных к ответственности. Прокурор выехал не сразу, дня через три. Вернулся из колхоза обескураженный — цыгане с места снялись и скрылись в неизвестном направлении.
Так обвели Зорина, фронтовика, вокруг пальца, словно мальчишку. Стыдно признаваться в этом, а ничего не поделаешь — надо.
Секретарь обкома слушает, и рот в иронической усмешке кривит. Не успел от одного стыда Зорин оправиться, Чернов ему новый преподнес.
— В селе Красном солдатская вдова в шалаше с четырьмя детьми живет. Куда ни стучалась за помощью — везде отказ. Почему? — спрашивает.
Зорин развел растерянно руками.
— Не знал я этого, Борис Иванович, приеду — разберусь.
И вот тут-то и припечатал его Чернов спокойно и жестко:
— Секретарь райкома должен знать все. И про колхоз цыганский, и про вдову бездомную…
Да уж, весна та была памятной. Самая яркая и для нынешнего времени жуткая картина, возникающая в памяти, — женщины, впряженные в плуг. На людях зачастую пахали. Зорин сам не раз впрягался вместо ломовика. И не для агитации, а потому, что жаль становилось чью-нибудь мать или безрукого калеку. Однажды увидел, как мать боронует поле вместе с сыном своим, совсем еще мальчонкой. Подошел, остановил их, а мальчишка такими страшными глазами уставился, что завыть бы впору — что объяснишь детским глазам, в которых застыла вековечная усталость?
После того случая Зорин решительнее стал наседать на область — просил, умолял, требовал, выколачивал трактора.
Ох, этот весенний клубок, намоталась на него уйма забот — одна первоочередное другой. Тут пахота на людях глаза выедает, душу рвет на части, тут цыганский фокус будь любезен расхлебывай, тут тебе бандиты в лесах, от которых
И везде и всюду райком — ответчик. А уж где ты время на все про все выищешь — твое, как говорится, личное дело.
Вспомнилось Зорину, как пришлось ему на одно поле десять дней подряд по утрам ездить. А дело было так — спустили из области план раннего боронования зяби. Но колхозники-то привыкли к другой практике — и воспротивились. Пришлось собрать председателей, агрономов, районный актив и прочитать популярную лекцию. Выслушали, а потом заявили — неубедительно все это.
— Ах, так, — разозлился Зорин, — ну что ж, будем убеждать на практике!
На следующий день в одном из колхозов десятигектарное поле, занятое озимыми, разделили поровну. Половину решили пробороновать, оставшуюся часть не трогать, чтобы было с чем сравнить.
Когда приступили к боронованию, председатель подхватил бригадиров и перекрыл путь трактору, истошно крича:
— Не пущу! Через мой труп проедешь, подлец!
Мужики его тоже загалдели.
— Какой дурак это придумал?
— Деды наши никогда не боронили весной!
Кое-как задавил этот «бунт» силой своего положения Зорин. Хотя, отдавая распоряжение бороновать, сам до конца не был убежден, что правое дело делает, — мало ли каких указаний не спускали сверху. А тут еще после новомодной агрономической процедуры картина ужасная взору крестьян предстала: до боронования поле было зеленым, бархатистым, а после — стало выглядеть черной уродливой картой.
Кто плевался, кто вздыхал, председатель демонстративно укатил домой. Вот с того утра Зорин как штык ежедневно на пробном поле появлялся. А оно, к его радости, вновь зазеленело, пшеница мощно закустилась, и через десять дней обогнала в росте соседний участок. Собрались аграрники со всего района, посмотрели и ахнули.
— Что ж ты, Петрович, — говорят, — как следует нас не убедил?
— Вот, теперь убедил, — кивнул он устало в сторону зеленых своих аргументов.
Ему-то казалось, энергии хватит на десять таких районов, как Хвастовичский. А вот же — устал. Да так, что утром пробуждаться не то что сил не было — не хотелось, да и только.
Не хотелось, потому что знал — поднимется он для того, чтобы подставить плечи под груз, который дай бог до вечера дотащить. А не скажешь никому об этом — надо ведь являть собой для всего района образец. Никому не пожалуешься на то, что не отдыхал уже лет одиннадцать.
И перед войной не до того было, про годы войны и говорить нечего, а после войны как-то проситься в отпуск неудобно считалось — хозяйства разоренные поднимали.
После посевной, однако, выпало денька два не таких уж суматошных. И Зорин решил воспользоваться добродушным разрешением обкома: Чернов позвонил ему, с окончанием посевной поздравил, сказал:
— Беспокоить и искать не будем. Пару суток отдыхай.
Поездка на дальние озера, ночевка в сосновой роще, рыбалка, уха с дымком — представил Зорин живописную эту картину, и сердце защемило — какими недоступными были для него эти маленькие радости. Но вот же — сбываются они. Компания подобралась узкая — ближайшие друзья, жена с детьми.