С любимыми не расставайтесь
Шрифт:
Рано утром решил, прежде чем отправиться на отдых, заскочить в райком, чтобы, как говорится, совесть была чиста.
Позвонил на узел связи, узнал — не разыскивал ли его кто, поговорил с председателем райисполкома, главным агрономом, — причин для беспокойства вроде не было. Посмотрел на часы — девять! Пора было уходить. Но тут заглянул помощник, доложил:
— Максим Петрович! Ланина явилась. Сейчас ее примите или пусть подождет?
Он недоуменно уставился на помощника:
— Что еще за Ланина? Мы же решили это воскресенье отдыхать!
— Ланина — хирург подбужской
Зорин, все мысли которого уже были возле костерка с дымной ухой, никак не мог взять в толк, по какому случаю он вызывал эту самую Ланину.
Помощник терпеливо объяснял:
— Поступило заявление на директора баяновической средней школы Сомкина. Там фигурировало ее имя.
А-а-а! Он вспомнил — в сейфе у него лежала анонимка на хорошего, как казалось Зорину, человека — директора самой лучшей в районе школы, секретаря территориальной партийной организации Михаила Семеновича Сомкина.
Письмо было злое. Аноним, не стесняясь в выражениях, обвинял директора в том, что он обманом склонил к сожительству врача Ланину. У Ланиной родился сын, а Сомкин от него открестился. Морально разложившийся директор школы не может быть педагогом, примером для учеников.
Считая основным виновником амараловки Сомкина, строгий блюститель нравов не оправдывал и Ланину. «Безнравственно ведет себя врач подбужской больницы. В деревне сейчас много молодых вдов, не вышедших замуж девушек, есть девочки-подростки. Учитель и врач на селе — лучшие представители интеллигенции. Так чему же научат такие учителя и такие врачи? Поведение Ланиной — дурно. Оно требует общественного осуждения!»
Прочитав анонимный «сигнал», Зорин решил сам поговорить с Ланиной. Ведь письмо могло оказаться ложью, и тогда открытое разбирательство, что в общем-то практиковалось довольно широко, могло нанести Сомкину моральную травму.
Как-то не верилось, что Сомкин — морально разложившийся тип. Они часто встречались по партийным делам. Директор производил впечатление человека скромного, тактичного, но одновременно настойчивого и принципиального. Зорин даже подумывал о выдвижении Сомкина на пост секретаря райкома партии. И вдруг — это письмо. Надо было разобраться.
Да, конечно, надо разобраться. Но очень уж не вовремя явилась Ланина. Зорин еще раз взглянул на часы — прикинул, насколько задержится. Сказал помощнику:
— Пусть войдет.
Через минуту в кабинет вошла молодая женщина с грудным ребенком на руках. Зорин вскинул на нее взгляд и невольно улыбнулся — крепкая, румяная, она словно принесла с собой запах леса, свежесть весеннего утра. Но самыми удивительными на ее лице были глаза. Они приковывали к себе, не отпускали.
Многих приходилось секретарю принимать в этом кабинете, и он приметил, что глаза посетителей начинают говорить раньше, чем те вымолвят слово. Разные это были глаза: требовательные, просительные, возмущенные, невинные, колючие.
Глаза Ланиной были строгими и чистыми, она явилась по вызову в райком партии, но не было в ее глазах ни вопроса, ни удивления. Только… тут Зорин на миг словно бы
Да, от таких как бы завораживающих глаз трудно было оторваться, и Ланина, видимо, понимала это. Но пока Зорин все это прокручивал в уме, пауза затянулась, и Ланина, как бы желая и в этой ситуации быть чуточку выше, улыбнулась и представилась:
— А я — хирург подбужской больницы. Пришла по приглашению, — уголки губ ее лукаво опустились, — точнее, по вызову.
Зорин спохватился, встал, подошел к Ланиной поздороваться за руку, чтобы тем самым как бы дать знать, что это не официальный вызов, а разговор по душам, но, наконец-то, остановив взгляд на ребенке, смутился. Господи, да что же это он! Пригласил женщину для воспитательной беседы, а сам!..
— Да вы располагайтесь! — засуетился он, совсем позабыв о том, приличествует ли это секретарю райкома. — Устраивайте малыша, раздевайтесь! Не думал я, что вы придете вдвоем, — можно было поговорить и в Подбужье.
— Вот-вот, — откликнулась вполне добродушно Ланина, устраивая свой сверток на диване. — Мы с сыном сначала на попутке километров десять отмахали, а потом думаем — ну что трястись по такой погоде, и остальные пешком по лесу прошли.
Зорину было приятно на нее смотреть, приятно слушать, и он опять замешкался с объяснением, зачем же все-таки понадобилась она здесь, в райкоме. А Ланина словно читала его мысли.
— Идем с Сережей по лесу, благодать вокруг, а мы недоумеваем — что могло случиться? Ведь сам первый секретарь нами интересуется. — Она внимательно, изучающе поглядела на Зорина и чистосердечно призналась: — Никогда вот так запросто не приходилось говорить с партработниками большого ранга.
Максим Петрович рассмеялся, но тут же подумал — ох, девка, иронию подпускаешь. И сказал, хоть и не нажимая на официальность, но довольно серьезно, вспомнив вдруг, что ведь речь-то в письме идет об аморалке:
— В райком вас пригласили, Надежда Сергеевна, чтобы ознакомить с письмом, в котором говорится о вас. Вот. — Он придвинул к ней густо исписанный лист бумаги и уточнил: — Письмо без подписи.
Ланина обожгла его удивленным взглядом, но ничего не сказала, лишь скривила губы, — как расшифровал мысленно Зорин, — презрительно и даже брезгливо. Читать принялась без энтузиазма и без всякого интереса. Но по мере того, как осознавала, что ведь это просто-напросто кто-то перебирает её нижнее бельё, лицо её становилось то бледным, то покрывалось горящими пятнами.
Когда, дочитав до конца, Ланина отстранила от себя анонимку, она выглядела уже совсем другой женщиной, не той, жизнерадостной, пышущей здоровьем, уверенной в себе молодой матерью, что явилась сюда десять минут назад из раннего весеннего утра. Изменился даже голос — он стал резким, почти враждебным.
— А кто дал вам право вмешиваться в мою личную жизнь? Я достаточно взрослый человек и способна отвечать за себя и устраивать свою жизнь по собственному желанию, а не по указанию райкома.