С любимыми не расставайтесь

Остроумов Николай Алексеевич

Ланина плохо слушала, о чем говорилось на совещании. Щеки ее пылали, а мысли возвращались к одному и тому же — что и как сказать Михаилу Семеновичу. Что и как? На войне она имела дело только с мужчинами и знала, как подойти к каждому из них. Разные были это мужчины — и безумно отчаянные, и просто честно выполнявшие свой долг, и, что греха таить, трусливые тоже. Но для нее они были только ранеными, только страдающими, и для каждого в ее сердце находилось милосердие. Но только милосердие. Никогда и ни с кем не допускала она вольности или

просто кокетства. Жестокая изнанка войны приучила ее быть сдержанной в чувствах. Эта сдержанность путами висела на ней теперь. Не могла она кокетничать, строить глазки, щебетать «завлекательный» вздор. Она могла выражать свои чувства только прямо, только честно и просто, не прибегая ни к каким женским уловкам.

Вот и сидя на активе, Ланина наперед знала, что выложит Сомкину все начистоту. И боялась этого.

Когда актив объявили оконченным, Ланина бочком стала пробиваться к двери. Ее охватило одно-единственное желание — скрыться, исчезнуть. Но голос Сомкина остановил ее:

— Надежда Сергеевна, а как же наш разговор?

Ланина почувствовала, что ноги у нее стали ватными, а сердце неистово заколотилось. Подошедший Михаил Семенович взял ее под руку и повел к себе в кабинет.

— Ну, так что же случилось? Говорите откровенно. Партийная организация всегда вам поможет. Да, кстати, вам и самой давно пора в партию вступать. Что же это вы — фронтовичка, прекрасный работник…

— Михаил Семенович, — резко прервала его Ланина, — я не к партийной организации пришла, а к вам. И не как к партийному руководителю, а как… — она минуту поколебалась и нетвердо закончила: — а как к мужчине.

Глаза Сомкина стали круглыми от удивления, после минутного замешательства он шутливо сказал:

— Ну ладно. Это хорошо, что как к мужчине, а не как к тряпке. Готов помочь.

— Михаил Семенович! Просьба у меня необычная, вернее даже, не просьба, а… — Надежда Сергеевна смолкла, чувствуя, что сейчас произойдет нечто ужасное.

Щеки ее из пунцовых превратились в свекольные, а глаза от смущения, обиды, жалости к себе наполнились слезами. Сомкин, видя ее состояние, совершенно не свойственное этой выдержанной, такой уверенной в себе женщине волнение, сочувственно воскликнул:

— Да говорите же, что случилось, Надежда Сергеевна!

И Ланина закрыла глаза и в отчаянье прошептала:

— Хочу от вас ребенка.

Слова эти до сознания Сомкина дошли не сразу — некоторое время он бессмысленно смотрел на молодую женщину, закрывшую от стыда лицо руками. А когда понял — вскочил, точно ужаленный.

— Вы что? С ума сошли? За кого вы меня принимаете? А себя? В какое положение вы ставите себя?

Монолог его был страстным и искренним. И даже ночью, натягивая одеяло на голову, она не могла заглушить оскорбительных слов. «Вы что, с ума, сошли!» Господи, да она и вправду с ума сошла, если отважилась на такое. И он совсем не виноват. Пришла, видите ли, некая Ланина и… А вдруг

он о ней подумал… По-разному ведь относились к фронтовичкам. Некоторых называли — пэ-пэ-же. Походно-полевая жена! Но такие ведь сами дали повод для подобных разговоров.

Наутро Ланина не в силах была подняться — столь сильным было потрясение. Заглянула к ней в комнату хозяйка, справилась:

— Ты, девонька, аль захворала?

И тут все, что накопилось в душе обидное, горькое, подступило вдруг к горлу, и она по-бабьи завыла, запричитала, жалуясь на судьбу, на себя, на дурака Сомкина. Филипповна, с трудом разобравшись в причитаниях, раздумывать не стала, тоже завыла в голос, и они долго и вдохновенно плакали, избавляясь от тяжести на душе и обретая в слезах успокоение.

Шло время, и утихала обида, притуплялась боль. Но видеть Сомкина Надежда Сергеевна уже не могла. Избегала тех мест, где можно было с ним встретиться. Но однажды он сам напомнил о себе.

Как-то поздним зимним вечером постучали к ним в окно. Филипповна уже спала. Надежда Сергеевна отодвинула занавеску, но сквозь промерзшие стекла ничего не разглядела. Отправилась в сенцы, спросила:

— Кто здесь?

И услышала пьяный, заплетающийся голос. Не сразу и сообразила, что это Сомкин.

— Надежда Сергеевна! Я готов выполнить вашу просьбу.

Кровь бросилась ей в голову, она дрожащей рукой повернула щеколду, распахнула дверь и, когда, наконец, разглядела в полумраке его пьяную физиономию, отвесила такую оплеуху, что и без того нетвердо стоявший на ногах Сомкин рухнул замертво.

— Вон отсюда! — прошипела она и захлопнула дверь.

Но с того вечера и началось. Сомкин стал буквально преследовать Ланину, все пытался извиниться. Не получались встречи, он присылал письма. А то и приходил и подолгу простаивал поздними вечерами под дверью.

— Ишь, мужик, совсем ошалел, — с сочувствием сказала как-то Филипповна. — Ну, Надёна, уж больно ты крута.

— Да не крута я, а безразличен мне он, — ответила Ланина, радуясь в душе, что действительно — безразличен. Не было больше в сердце ни горечи, ни обиды. Так, досадное недоразумение случилось.

И уже не избегала она его, не боялась встречаться взглядом. А однажды после очередного совещания даже позволила проводить себя до дома. Сомкин расставаться не спешил, попросил мягко:

— Может, угостите чайком, Надежда Сергеевна. Очень я замерз.

Ланина пожала плечами, сказала без удивления:

— Заходите.

Поставила самовар, собрала нехитрое угощенье. А сметливой Филипповне тут же к закадычной подруженьке заглянуть понадобилось. Ушла она поспешно.

Михаил Семенович обрадовался, что есть возможность, наконец-то поговорить.

— Ох, Надежда Сергеевна! Задали вы мне задачу. Всю ведь жизнь мою переиначили.

— Не надо, Михаил Семенович, — попыталась отмахнуться Ланина. — Кто старое помянет…