с любовью, Смерть
Шрифт:
Комната с мягкими стенами, отдаленно похожая на мою привычную спальню — только без окон и без каких-либо твердых предметов, стала моим новым жилищем.
…а потом отец допустил большую оплошность. Грубейшую оплошность. Словно хотел меня в это ткнуть, но не желал признаваться сам.
А я слишком быстро заметил знакомое имя на забытых в прихожей бумагах.
Эксперименты. Их эксперименты с Советом становились все ужаснее и извращеннее. Вот только теперь не я был подопытной игрушкой — ты. Та самая, которую я похоронил. Чей памятник мне даже показали.
А
Оказывается, должен был не верить. Его ничто не могло исправить.
Я читал бумаги и не понимал, как это зверство могло прийти на ум психически здоровому человеку. Целому отделу психически здоровых людей.
Новый вид, не то жнецы, подмешанные к человеческой сущности, не то люди, "добровольно" принявшие жнецов. Суровая армия без чувств и эмоций. Армия, которая будет выполнять возложенные задачи, подчиняться прямым приказам Совета. Армия, которой не нужно будет платить, поскольку ей оставлены лишь основные потребности — меньше человечности, никакой жажды наживы, сплошное чувство долга.
И они проделали это с тобой, моя леди.
Это был первый раз, когда я ударил отца — ударил так, что разбил кулак себе и лицо ему. Я терпел, когда он издевался надо мной из-за моих способностей. Терпел все. Проклинал, обвинял, ненавидел за все то, что приходилось мне пережить, но терпел.
Опыт был провальным. От получившейся сущности не знали, чего ожидать. Кто-то из участников допустил ошибки в расчетах, и будущий "раб системы" оказался слишком уж свободолюбивым. Припечатал светящейся ладонью одного из сотрудников, выдернув душу, точно платок из нагрудного кармана. Разгромил лабораторию, никого к себе не подпуская.
…а потом сел на пол и разрыдался.
Потому что ничего не понимал. Ничего не помнил. Ни имени, ни семьи — лишь ошметки прошлого, невнятные картинки на задворках заглушенного эмоциональным диапазоном жнеца мозга.
Ты вполне определенно осталась человеком. Человеком с довольно странными способностями.
Постепенно ты принимала информацию, плавно ее фильтруя. Хорошо легло воспоминание о том, что тебя зовут Арислана. Как надо впиталось то, что твои родители погибли, а сама ты выжила только благодаря врачам и своему дару. Как, ты не знала, что у тебя был дар? Открылся в экстремальных условиях. Сам.
Именно так тебе и объяснили эти горе-ученые.
Я приходил к тебе каждый день… и ни разу не зашел в палату. Нет, не то, чтобы я боялся — просто однажды мы все же встретились взглядами, и ты прошла мимо, будто я пустое место. На меня твоей памяти не хватило.
А потом да, потом я решился. Не помню, что за чушь я собирал и что вообще пытался до тебя донести…
Меня успели оттащить санитары, когда глаза твои стали до боли дикими, зрачки сузились до крохотной черной точки, и, вцепившись пальцами в собственные волосы, ты принялась раскачиваться из стороны в сторону, бормоча что-то на совершенно непонятных языках.
Отец
Отторгали меня. Меня. Того, кто тебя искренне любил.
"Многоликая Смерть" стояла украшением в моей спальне. Статуэтка с символом, мрачная коряга, которую я не мог выбросить. Я смотрел на нее и понимал — ты, ты и есть моя "Многоликая Смерть". Даже глаза другие. Не синие уже, нет. Медовые, черт побери.
Что мог я противопоставить отцу, проклявшему меня? Сбежать из дома? Глупо.
Уйти туда, где со мной перестанут обращаться как с вещью, не имеющей права на эмоции — пожалуй, единственно верно. Но где такое возможно? Откуда отец не выдернет меня в любой момент, помахав давшим мне убежище людям пачкой денег или стопкой реальных угроз?
Оттуда, откуда нет пути назад. Последняя инстанция — Департамент собирателей душ. Тогда я точно был уверен — лучше я не переживу инициацию, чем еще хоть на день останусь с этим человеком под одной крышей.
И знаешь… меня взяли. Хотя о чем я? Конечно знаешь. Ведь ты сидела там за соседней партой. Немного дикая все еще, будто бы готовая вот-вот сорваться, выскочить в окно и убежать, куда глаза глядят.
Нам рассказывали об инициации — трое ушли сразу, даже не пожелав рискнуть. А я боялся одного — что твоя память вновь потянется ко мне и это сведет тебя с ума окончательно.
Поэтому я забился в учебники, старался как можно меньше попадаться тебе на глаза, а если и приходилось общаться… Вел себя надменно и холодно. Так, что если память бы и дрогнула, тут же уснула бы снова, столкнувшись со стеной отчуждения. И это оказалось тяжело — тяжелее, чем инициация в итоге.
В то время как мне хотелось каждую секунду быть ближе к тебе, говорить с тобой, как раньше, веселить тебя — я все больше и больше превращался в холодную скульптуру самого себя, прячущую свои чувства за каменной броней.
…а ты привыкала. Уже не металась загнанным зверем по клетке, чаще улыбалась, общалась с будущими коллегами на равных.
Это была другая ты, я замечал это все ярче. Совсем. У тебя уже не было тех наигранных манер светской леди, глаза казались живыми. Словно твое новое сознание не могло определиться, какой характер тебе оставить, и примеряло все возможные варианты.
А потом мы попали в пару на контрольном испытании. И испытание сразу стало для меня сложнее во сто крат.
Помню, как едва не вырвалось у меня "моя леди", когда попытался тебя окликнуть на лестнице в доме. Мы искали притаившуюся там душу, которую я представлял лишь в теории. И теории этой старался придерживаться.
Риск двойной — если я провалю задание, мне придется вернуться к отцу и путей иных у меня больше не будет. Если я допущу оплошность — я могу "сломать" тебя, и это еще страшнее. Поэтому лишь прагматизм вел меня по ступеням, лишь сухие конспекты советовали, как лучше поступить.