С любовью. Ди Каприо
Шрифт:
– Совести у тебя нет, – просипел Никита, которому после пробежки стало совсем нехорошо.
Прозвучало это так жалостливо и отчаянно, что взгляд смешливого аборигена сделался серьёзным. Он снова залопотал что-то на своём птичьем языке. Понять его Никита не пытался, он устал и чувствовал себя преотвратно. Таец замолчал на время, так и не дождавшись ответа, снова заговорил, но махнул рукой, бросил что-то короткое и пошёл прочь. Сделав с десяток шагов, обернулся и повторил последнюю реплику ещё раз, с нажимом, продублировав приглашающим жестом руки. Вероятно, он хотел, чтобы
И Никита пошёл. Другой альтернативы всё равно не было. Шли они километра три, может, четыре. Вскоре после знака появился перекрёсток – к дороге примыкала совсем уж непримечательная тропинка, на которую они и свернули. Таец больше не смеялся, более того, проявил человечность: шёл не быстро, по временам оглядывался и даже останавливался, давая Никите передохнуть.
Наконец деревья расступились и впереди показались скромные домишки тайской деревни. Тут только Никита в полной мере осознал, как он выглядит. Встречные тайцы останавливали его проводника, перекидывались с ним несколькими репликами, безо всякой скромности косясь на Никиту и весело улыбаясь. При этом периодически повторялось слово «фаранг».
К счастью, позор длился недолго. Они прошли краем деревни и остановились у стоящего на отшибе дома, если, конечно, это строение можно было так назвать. Косую крышу удерживали три стены, на одной из которых висела здоровенная плазменная панель. Внутри стояло несколько столиков, с десяток замызганных пластиковых стульев и весьма условное подобие барной стойки. У стены напротив плазмы устроился видавший виды обитый дерматином диванчик, между диваном и стойкой торчал холодильник с прозрачной дверцей.
На диване сидел таец в драных джинсах и майке и с увлечением смотрел какое-то странное мочилово местного разлива: на ринге сошлись здоровенные громилы совсем не азиатской комплекции и лупили друг друга, подчиняясь совершенно неочевидным правилам, а скорее, не подчиняясь никаким правилам вовсе. Звук у телевизора при этом был выключен.
Проводник Никиты нырнул под навес и принялся что-то втирать любителю немых боев без правил. Время от времени звучало знакомое уже слово «фа-ранг», которое как минимум через раз сопровождалось кивком или взглядом в сторону Никиты. Из чего тот сделал вывод, что «фаранг» – это всё же он.
Хозяин навеса между тем поднялся с дивана, посмотрел на Никиту и что-то спросил по-тайски, явно обращаясь к нему.
– Я не понимаю, – выдавил из себя Никита по-русски и добавил почему-то: – Ду ю спик рашен?
Таец в драных джинсах повернулся к Никитиному проводнику и снова что-то непонятно залопотал на своём языке. Потом засмеялся и поглядел на Никиту:
– Русский не знаю. Только английский, – сказал он на языке Шекспира с лёгким мяукающим акцентом.
Никита почувствовал, как с души падает даже не камень, а каменная глыба. В этот момент ему захотелось обнять и расцеловать англоговорящего аборигена, но он сдержался.
– Я потерялся. Можно мне попить? – спросил Никита неожиданно осипшим голосом.
Новый знакомец в драных джинсах кивнул, прошёл к холодильнику, выудил оттуда пластиковую бутылку с питьевой водой и кинул
Вода закончилась. Никита отнял ото рта сжавшуюся бутылку, внутрь её рванул воздух, и пластик распрямился с неприятным всхрюком. Никита виновато глянул на тайцев. Те следили за ним, продолжая забавляться.
– Идём, – пригласил англоговорящий с улыбкой. – Тебе надо в душ.
Душ оказался не менее колоритным. По сути это была открытая кабина с задёргивающимися полиэтиленовыми шторками, на крыше которой стояла бочка с водой. Есть ли к бочке какие-то подводки, Никита разглядеть не успел, но не удивился бы, если бы оказалось, что она наполняется обычной дождевой водой. Да и неважно!
Он стоял под душем, с наслаждением подставляя лицо под тёплые струи, и думал. Мысли, наконец, начали приходить в порядок. На шутку всё происходящее не походило. Во-первых, Таня не стала бы шутить с тем, кого посвятила в суть шутки, во-вторых, камер нигде не было, как ни приглядывался, а без съёмки прикол теряет всю соль. В-третьих, и в-главных, на его пути к текущему положению было слишком много случайностей, которые просто невозможно так складно разыграть. Но даже если всё это не дурацкий прикол, основные вопросы никуда не девались.
Как он здесь оказался? И где это – «здесь»? И что теперь делать?
Никита попробовал ещё раз поковыряться в памяти, но та спала мёртвым сном и не подкинула ни единой новой картинки. Последним воспоминанием по-прежнему оставался ударивший в голову «Glenmorangie» и убаюкивающе покачивающийся на волнах катер.
На выходе из душевой кабины его поджидал хозяин в драных джинсах. В руках он держал потёртый флакон крема для загара, какую-то одежду и стоптанные вьетнамки.
– У тебя спина красная, – заметил он, протягивая флакон. – Намажь. Потом оденься и приходи.
И таец удалился.
Никита кое-как намазал спину и принялся одеваться. Футболка и штаны были старыми, застиранными, но при этом аккуратно поглаженными. Никите они оказались маловаты, сели в обтяг, но дарёному коню, как говорят, в зубы не смотрят. В любом случае лучше вот так – в облипочку, чем в одних трусах и носке.
Нечаянный проводник уже ушёл. Англоговорящий хозяин снова остался наедине с телевизором. В руке он держал стакан с пивом. При появлении Никиты бодро подскочил с дивана и вдруг замер, по-новому глядя на своего гостя.
– Что? – не понял Никита.
Таец смотрел так, будто узнал в нём кого-то.
– Как тебя зовут?
– Никита.
На лице хозяина мелькнуло разочарование.
– А тебя? – поспешил замять непонятную неловкость Никита.
– Вирийа.
– Спасибо за одежду, Вир, – поблагодарил Никита, не пытаясь даже выговорить незнакомое имя полностью, а попросту сократив, как было удобно. – Я в долгу. Но я заплачу сколько нужно, мне только надо добраться до своих.
– А ты откуда здесь взялся?