С малых высот
Шрифт:
Когда он умолк, в комнате несколько минут стояла тишина.
— Так вот что значит война… — сказал, глубоко вздохнув, Зорин.
А мне хотелось сказать другое: «Вот что значит быть коммунистом и уметь по-партийному выполнять свой долг».
Этот вечер хорошо запомнился каждому из нас.
На следующий день мы с рассветом вылетели из Теряевой Слободы и взяли курс на Перхушково. После посадки направились в лес, где размещался штаб Западного фронта. В бараке у шлагбаума находилось бюро пропусков. Когда мы туда вошли, старший лейтенант Синиченко
Из двери, напротив которой мы сели, вышел высокий мужчина в меховом коричневом комбинезоне и с удивлением стал рассматривать нас.
— Синиченко! — вдруг воскликнул он. Подбежал к разведчику, обнял его.
Уткнувшись в воротник комбинезона, Синиченко тихо проговорил:-Товарищ майор, командир… жив!
— Жив, жив! — ответил растроганный майор. — Через час будем докладывать командующему фронтом…
Потом Синиченко подошел к нам проститься.
— Спасибо, — сказал он. — Будете в Москве, заходите. В дом НКО. Там меня знают.
Каждому из нас он крепко пожал руку. Распрощавшись с десантниками, мы вернулись в полк.
Во второй половине декабря полк перелетел в деревню Смольниково, расположенную в нескольких километрах от Теряевой Слободы. Летный и технический состав разместился в домах колхозников. Неподалеку от деревни, возле леса, батальон аэродромного обслуживания оборудовал хорошую взлетно-посадочную площадку. В сосновом подлеске мы искусно замаскировали свои самолеты.
Войска 1-й ударной армии вышли в это время на реку Ламу и стали с ходу прорывать вражескую оборону. Приданные ей военно-воздушные силы получили приказ поддержать наступление.
Все наши самолеты переоборудовали — приспособили для бомбометания. Позади штурмана, в фюзеляже, прорезали отверстие и вставили металлическое ведро, в котором помещалось пять-шесть небольших осколочных бомб.
Холодным зимним вечером летчики и штурманы 710-го авиаполка собрались на командном пункте. Наш командир капитан Куликов объявил:
— Получен боевой приказ: нанести бомбовый удар по вражескому узлу сопротивления, расположенному близ деревни Чекчино, на западном берегу Ламы. Это примерно в двадцати пяти километрах от Волоколамска. Из этой деревни фашисты ведут сильный пулеметный и минометный огонь. Надо уничтожить их огневые точки и помочь нашим войскам освободить населенный пункт.
— Вот и стали мы ночными бомбардировщиками, — задумчиво сказал Виктор Емельянов, когда командир полка, поставив задачу, разрешил расходиться.
— А почему бы и нет? Давно пора! — отозвался парторг полка Жарков. Идет большое наступление наших войск. Нужно поддержать их всеми силами и средствами. Вот и для нас настало время стать ночными бомбардировщиками. А теперь пошли, ребята! Надо готовиться!
Жарков встал, погасил недокуренную папиросу, улыбнулся своей светлой улыбкой и направился к двери. За ним пошли все остальные.
Когда совсем стемнело, летчики и штурманы направились к своим «ночным бомбардировщикам». Предстоял первый боевой
Перед взлетом душевное состояние у всех было какое-то необычное. Каждый горел желанием как можно лучше выполнить первое боевое задание.
Наши старшие товарищи, воевавшие с белофиннами и на Халхин-Голе, старались передать нам свой опыт, советовали что делать в случае, если собьют или повредят самолет. Старший лейтенант Василий Слукин говорил:
— На вынужденную старайтесь садиться ближе к лесу. Он вас скроет. А потом через линию фронта добирайтесь до дома.
Но его слова не ободряли, а навевали неприятные мысли. Кому хочется помирать в девятнадцать лет?
И все-таки мы с огромным желанием, даже с азартом шли на первое боевое задание.
Механик Коновалов доложил о готовности самолета к вылету. Штурман Гарифуллин проверил подвеску бомб. Все оказалось в порядке. Запустив мотор, я вырулил на взлетно-посадочную полосу. Старт мне дали немедленно. Самолет плавно оторвался от земли.
— Забирайся выше! — сказал по переговорному устройству Гарифуллин.
Стрелка высотомера медленно поползла вверх. Через несколько минут полета внизу замелькали десятки вспышек — красных, желтых, синеватых. Вот она, линия фронта, протянувшаяся по реке Лама. Даже ночью здесь нет покоя. На вражеской стороне вспышек больше. Это рвутся снаряды нашей артиллерии.
Курс держим правильный. Вот лес, а вот и деревня.
— Цель вижу! — доложил штурман. — Держи правее! Деревня вытянулась с востока на запад километра на полтора. На снегу отчетливо видны квадратики изб, а возле них коробочки автомашин.
— Заходи вдоль деревни! — скомандовал Гарифуллин. — Еще правее, так держать! Немцы в избах! Греются, гады!
— Сейчас зашевелятся, — ответил я.
Мотор работал на полную мощность. Вдруг впереди, у самого винта, темноту прошила огненная строчка трассирующих пуль. И тотчас же с земли навстречу самолету протянулись новые трассы. Стреляли из крупнокалиберного зенитного пулемета. Казалось, мы неминуемо должны напороться на одну из этих смертоносных струй. Я откинулся на спинку сиденья, невольно стараясь затормозить движение самолета, и потянул ручку на себя. Машину качнуло. Слева тяжело ухнул зенитный снаряд. В этот момент в ушах раздался голос Гарифуллина:
— Сбросил!
Я тут же свалил самолет на левое крыло и, отворачивая от огненной трассы, стал терять высоту.
— Разворотило сарай, из которого бил пулемет! Загорелись автомашины! Фриц — капут! — кричал штурман.
— Давай домой!
В это время появилась новая огневая точка противника. Трасса пуль метнулась вслед за самолетом. Опять послышались взрывы — один, другой, третий. Я бросил самолет к земле и на бреющем вышел из зоны обстрела.
— Ну как, Коля? Жив? — взволнованно спросил Гарифуллин.