С мандатом губкома
Шрифт:
Старик дождался, когда Сава закончил строчку, и продолжал:
— Степан Мельник, пять душ...
— А урожай? — спросил Зорин.
— Какой урожай? — не понял Фатеев.
— Ну, который ожидается у Крапивина?
— Э-э, сынок, — закрутил головой старик, — как у нас говорится, цыплят по осени считают. Ни один крестьянин не скажет об урожае до жатвы.
— Ну, хотя бы приблизительно.
— И приблизительно нельзя. Хлеб болтунов не любит. Да и хлеб-то не мой — крапивинский.
Кашин
— Ну, хорошо, товарищ Фатеев, пусть так: болтать нельзя. Но ведь каждый, засевая свой клин, думает же о том, что получит с него.
— Вестимо, думает.
— Так вот, как вы думаете, по скольку у Кондрата с десятины получится?
— Э-э, сынок, — весело погрозил пальцем Фатеев. — Старого воробья на мякине не проведешь, нет.
И как ни бились ребята, старик категорически отказался назвать даже приблизительную цифру. А когда убедился, что переупрямил их, пошутил:
— Сглазить боюсь. Ей-богу.
— Ну, ладно, давайте дальше, — сказал Сава.
— Степана Мельника записал?
— Нет.
— Пиши: Степан Мельник, пять душ... Хотя, погоди. Пиши лучше четыре.
— Почему это — то пять, то четыре? Сколько ж точно?
— Ежели судить по живым на сегодня, то оно, конечно, пять душ. А ежели, скажем, по-завтрему, то четыре. Старуха вот-вот богу душу отдаст.
— Что с ней?
— Известно что. Голод. На лебеде да коре долго ль протянешь?
— Как же так? — удивился Сава. — А остальные в семье что ели?
— То же самое. Но по весне, как тепло стало, начали сусликов ловить. Тем и спаслись. Молодые. А уж старухе-то, видно, не под силу сызнова жир нагуливать. Не сегодня-завтра помереть она уже должна.
— Ну что? — обернулся Сава к Грине. — Как писать будем: четыре или пять все же?
— Пять, конечно, — решительно сказал Кашин. — Нечего человека раньше времени хоронить.
— Это с вашей колокольни хорошо, а с нашей-то не очень, — не согласился Фатеев.
— Почему же?
— Напишем пять, на пятерых им и налог установят. А их-то будет четверо. Справедливо?
Кашин заколебался. С одной стороны, старик был прав, но с другой — вроде бы выходил обман государства.
— Я думаю, надо уважить председателя, — вступился Сава. — Ему лучше знать.
— Ладно, пиши четыре, — согласился Гриня.
Около часа провозились они с описью земель для статбюро. И Кашин окончательно убедился, что они не ошиблись в председателе. Дед на память знал не только всех жителей деревни и земельные участки, но кто, когда и чем болел, у кого околела корова, кому и за что бандиты подпускали красного петуха, на кого можно положиться, от кого надо держаться подальше.
Все знал про свою деревню старый Прокопий Фатеев, бобыль и сирота.
Ребята
— Поживете с мое, — отвечал спокойно старик, — поболе чего узнаете.
И вот когда был запечатан пакет, надписан адрес и Гриня хотел было заговорить о транспорте, Фатеев предложил:
— Идемте ко мне, сынки. Вскипячу воды, пополоскаем да погреем кишки. Может, какую лепешку из кумарчика слепим.
— Из чего, из чего? — спросил Сава.
— А трава такая есть, мы из ее семян приспособились муку молоть.
...Крохотная хатенка Фатеева, словно стесняясь, пряталась за развесистой ветлой почти в конце деревни.
— Отож мои хоромы, — распахнул старик низенькую дверь в избу.
Пригнувшись, ребята вошли в хату. Обстановка была бедна и неказиста: некрашеная лавка вдоль передней стены, грубо сколоченный стол и такое же ложе, сбитое из отесанной топором березы и застланное домотканой и ветхой дерюгой.
Несмотря на убогость обстановки, в избе было чистенько. Земляной пол выметен и даже побрызган водой.
— Да, — покачал головой Гриня. — Хоромы княжеские.
Фатеев не обиделся на шутку.
— Э-э, сынок, я один живу. А одна голова никогда не бедна, потому как она одна. Вот кто с семьей, тому нынче трудно, это верно.
Старик засуетился, принес охапку сухого хвороста. Достал из-под печки бересту и, раскопав на загнетке золу с углями, вздул огонь. Воду на чай он поставил в чугунке.
— Ну что? Замесим лепешки? — спросил он Кашина.
— Из кумарчика?
— Не из сеянки ж.
Гриня посмотрел на Саву.
— Ну, как?
— Это долгая песня. Достанем лучше галеты.
Они оба понимали, что галеты придется делить уже на троих, что в голодный год это настоящее расточительство, и все же, не сговариваясь, решились на это легко и даже с готовностью. Больно им понравился новый председатель Новокумска. А к избранию его они считали причастными себя и в душе даже гордились этим.
Гриня достал из сундучка и разложил галетины на три разные кучки, в каждой по три штуки. Пришлось доставать и свои жестяные кружки, так как у хозяина оказалась всего одна грубо сработанная из снарядной гильзы.
Прихватив чугунок ветошкой, Фатеев хотел было разлить кипяток по кружкам, но Гриня остановил его:
— Одну минуточку. — Он достал из кармана спичечный коробок, извлек из него два или три белых кристаллика и бросил их в кипяток. — Надо размешать.
Старик, поставив чугунок на шесток, взял прутик и помешал воду.
Потом разлил по кружкам.
Прежде чем начать чаепитие, Фатеев осторожно взял одну галетину, макнул в кипяток и блаженно понюхал ее.
— Хлеб — это жизнь, сынки.