С молитвой о тебе
Шрифт:
Коля рассказывал про свою жизнь, про то, как родители отдали его в спортивный интернат в семь лет и как он обижался первые годы на них и ужасно хотел домой и не понимал, за что его так наказали. И про тот момент, когда осознал, что родители были правы, момент первой победы на важных соревнованиях — это уж в классе четвертом было…
А Кира ему рассказывала, как ее родители отправили в музыкальную школу, как ужасно не хотелось заниматься, как играть с девчонками хотелось, в куклы и семью, а не сидеть часами за инструментом, но родители заставляли, и мама садилась рядом, когда надо было
И о всяком разном, важном и неважном: о любимых фильмах, книгах и животных, о странах, где уже побывал Николай, о планах на будущее и мечтах…
Он стал называть ее Веснушкой, она смешно морщилась на такое прозвище, от чего становилась забавной и очень милой, и Коле хотелось ее еще больше! Хотя куда уже!
Ему постоянно приходилось сдерживаться и устраиваться рядом так, чтобы она не заметила его эрекции — сидеть боком, закидывать ногу на ногу или лежать на животе, когда они загорали на пляже, что, кстати, было ужасно неудобно и даже болезненно.
Разумеется, она интуитивно чувствовала и догадывалась о его мужском интересе к себе, но не понимала этого в истинном смысле, в прикладном, так сказать.
Очень чистая, искренняя, невинная девочка, одухотворенная какой‑то совсем неведомой ему жизнью, она вызывала в нем и эротические фантазии, и нежность, и желание защитить и уберечь от грязи жизни, и восхищение талантом, и удивление глубиной ее знаний и интеллекта.
Все эти ощущения, эмоции, перемешиваясь, наслаиваясь, перерастали в такие незнакомые сильные переживания, что порой к вечеру Крайнов уставал так, что проваливался в сон, едва коснувшись головой подушки.
Веснушка неоднократно приглашала его зайти, послушать, как она играет, но он отказывался, загадочно улыбнувшись и объяснив, что и так слушает. Одно дело — сидеть гостем, приглашенным на концерт, соблюдать этикет и мило улыбаться, и совсем другое — вольным свободным «галерочником» поедать сливы у нее под окнами, было в этом что‑то хулиганское.
А он и чувствовал себя дворовым мальчишкой‑хулиганом, влюбленным в чистую светлую и недоступную девочку из другого социального класса.
А еще он открыл, что музыка способна вызывать в нем такое глубокое потрясение, что становится трудно дышать, наворачиваются слезы, бегут мурашки по телу и щемит в груди.
Много лет спустя, когда от боли он не мог уснуть, они как‑то беседовали ночью с Григорием Павловичем, и у них зашел разговор о женщинах.
— Трудно отличить любовь от страсти, — сделал вывод Коля, рассказав о своих отношениях с девушкой, бросившей его после травмы.
— Любовь созидает, а страсть разрушает. В страстях человек хочет брать, а в любви отдавать. А распознать просто: ты хочешь не для себя, а для этого человека, и ты испытываешь нежность. Только, чтобы это понять, приходится все пройти — и страсть, и любовь и предательство, — ответил Григорий Павлович, без назидания, а как о понятом и прожитом.
В тот момент Николай вспомнил далекую девочку Киру.
И самое сильное эротическое переживание в своей жизни, неосуществленное, тайное, сдерживаемое жаркое желание, и не менее
Странно, но он никому не рассказывал о своих чувствах к Кире, пережитых тогда. Даже Аглае, самому близкому другу, по сути, сестре, от которой у него почти не было секретов, кроме, понятное дело, чисто мужских. Рассказал в общих чертах, что познакомился на даче с девочкой Кирой, которая здорово играла на пианино, и про то, как с мальчишками воровали сливы и слушали ее игру, и разные веселые дачные истории, приключившиеся летом. А вот все перечувствованное, светлое и темное, больное оставил в себе.
Ясное дело, что сейчас, вспоминая с Кирой их детское лето, он не открыл ей до конца всей глубины и силы пережитых тогда чувств, промолчал и о том, какой глубокий след они оставили в его жизни. Лишь в легкой ироничной форме упомянул, что необыкновенная девочка Кира вызывала в нем сексуальное желание и влюбленность.
Через две недели Николай уезжал. Он пришел к Кире и подарил большой букет васильков, которые собирал несколько часов в поле.
— Ну, пока, Веснушка, — попрощался он, — я приду на твой концерт, когда ты станешь знаменитой пианисткой.
— А я приеду на Олимпиаду, где ты станешь олимпийским чемпионом, — грустно пообещала в ответ Кира.
— Значит, скоро встретимся, — усмехнулся Николай.
Ну, вот они и встретились через пятнадцать лет в аэропорту.
— Спасибо за ужин, все было необыкновенно вкусно! — поблагодарил он, резко обрывая тему, и бодро предложил: — Давай, что ли, уберем со стола?
Попытался скрыть некую скованность от воспоминаний и признаний, пусть и не полных откровения, но…
— Да, конечно! — согласилась быстро Кира, сама немного смутившись почему‑то.
Ну, это понятно! По сути, они два незнакомых человека, со своими тайнами, переживаниями и жизнями, случайно встретившиеся в аэропорту, застигнутые непогодой. И неважно, что их объединяют далекие детские светлые воспоминания, сейчас они просто незнакомцы, и совсем уже не те мальчик и девочка.
Хотя…
— Ну а что помнишь ты? — спросил непринужденно Николай, взявшись вытирать посуду, которую она мыла, и предпринял попытку предложить шутливый тон ее рассказу. — Или великие пианистки не помнят о таких мелочах, как влюбленные мальчики в далеком детстве?
— Не знаю, как великие пианистки, а я помню все, каждый день тех двух недель, — очень серьезно ответила Кира.
Старое заслуженное, разваливающееся пианино папа привез на дачу еще прошлым летом, купив у кого‑то за полцены. Целая эпопея!
Он долго договаривался с нужной машиной, никакие грузовики ему не подходили. Чтобы окончательно не «убить» инструмент тряской в дороге, нашел наконец «Газель» с пожилым водителем, который и помог перетащить пианино в дом. Известный настройщик Михаил Абрамович, седой, толстенький и ужасно важный, после долгих уговоров доставленный папой на дачу с особым пиететом и почтением, настраивал пианино и ворчал: