С нами были девушки
Шрифт:
— Именно капитан так распорядился. И действия командира, вы знаете, не обсуждаются.
— Еще бы, — горько заметила Горицвет. Она резко одернула и без того туго обтянутую на крутых бедрах короткую гимнастерку и вытянулась. — Товарищ капитан, разрешите обратиться с просьбой…
— Ну!..
— Чайку направили на ноль девять, — строго, даже как-то торжественно произнесла она. — Прошу и меня туда же…
— Почему именно на ноль девять?
— Неужели вы не понимаете? — в голосе Марии звучало отчаяние. Смоляров с тревогой взглянул в
— Не понимаете? — Горицвет вызывающе усмехнулась. — А я, глупая, думала, что вы все знаете, все понимаете!.. Он приказал отослать Чайку, чтобы разлучить ее с Андреем, то есть с лейтенантом Земляченко, а сам будет с ней встречаться, когда захочет. Кто же запретит командиру ездить на пост? — Слова, словно осенняя листва в бурю, порывисто слетали с уст Марии. — Неужели вы этого не понимаете? А я помешаю ему!.. Пустите меня на этот пост!..
Смоляров обеспокоенно слушал истерические выкрики девушки. То, что говорила сейчас Мария, неожиданно проливало свет и на разговор, который недавно состоялся у него с комбатом. «Так вот кого не хотел назвать ему Моховцев!» Глубокие складки на лице Смолярова обозначились еще резче, а обычно теплые глаза затянулись холодной поземкой. Непредвиденные человеческие отношения в части все больше запутывались и затягивались в тугие узлы…
Когда Мария умолкла и, готовая разрыдаться, бессильно опустила руки вниз, капитан тихо спросил:
— О чем вы говорите, рядовая Горицвет? Где находитесь?..
Он не закончил, так как Мария бросилась к дверям.
— Горицвет!
Девушка остановилась, обернулась. В глазах ее стояли слезы.
— Не понимаю вашей истерики. Почему вы так говорите о командире? Мария…
— Я люблю его, — выдохнула Горицвет.
Замполит смотрел на эту невысокую девушку, с черными, как вороново крыло, волосами, черными, влажными от слез глазами, и растерялся. Почувствовал, что слова его сейчас не имеют силы, потому что он сам не знает тех слов, которые надо сказать в такую минуту.
— Ну, это ваше личное дело, — хмуро пробормотал он. И твердо добавил: — А на пост мы вас отправим. Хорошо. При первой необходимости. Не знаю, на ноль девять или на какой другой, но отправим, не беспокойтесь. — И, подумав о том, что только строгость может заставить девушку опомниться, сухо сказал: — А возможно, и совсем выпроводим из армии…
Он поднялся, нервно сдернул со столика полевую сумку.
Марию трясло как в лихорадке.
— Ну и пусть. А мне все равно на свете не жить!
— Ах вон оно что! — насмешливо протянул капитан. — Отравитесь или застрелитесь?.. Как вам не стыдно, Горицвет? Ведь война, с врагом надо воевать, а вы… — Он умолк, чувствуя,
Вид замполита, его побледневшее лицо как-то сразу отрезвили Марию.
— Разрешите идти? — дрожащим голосом спросила девушка.
— Обождите! — Смоляров чувствовал, что не может так отпустить ее, он должен и сам успокоиться и ее успокоить. Но как это сделать, как притронуться к самому тайному и всегда священному в человеке чувству, как говорить с девушкой об этом, как объяснить ей, советовать, да еще когда это не просто девушка, а боец! А если и в самом деле не дурь у нее в голове, если она действительно любит Моховцева и не в силах побороть свое чувство?
Из кабинета вышли вдвоем. Смоляров долго возился у двери. Никак не мог попасть ключом в замочную скважину. Наконец запер комнату и сказал:
— Вот что, Горицвет. Единственное, что я требую сейчас от вас, — это выбросить из головы глупые мысли. Ваша ревность ни гроша не стоит. Мы еще вернемся к этому разговору. Однако пока советую — не забывайте, что подрывать авторитет командира никто не имеет права. Никто! А потом, — взволнованно добавил он, — влюбиться мало, это каждый сумеет. Надо еще научиться уважать того, кого любишь, и саму себя уважать!.. Идите!
Девушка вихрем вылетела из коридора. А Смоляров, недовольный собой, своим разговором с Марией, сердитый на комбата, тяжелыми шагами направился к выходу. Жизнь ставила перед ним сложные задачи, о решении которых ни в одном официальном документе не было ни слова…
Глава шестая
1
Между темными холмами залегла тишина, будто спокойная вода в крутых берегах. Тихо на земле. Тихо и в бледном предрассветном небе. И как ни вслушивается Зина — ни малейшего шороха.
Такая вокруг тишина! Ее можно слушать. Ее, кажется, можно и разрезать, и расплескать. Она — живая. Она мягко крадется за спиной и скрывает неожиданность. Чужая, враждебная тишина!.. Она убаюкивает, и это заставляет настораживаться.
Проходит время. Поднимается солнце, и вместе с ним просыпается земля. Вот зашуршал по склонам потеплевший ветерок; затрепетала в рощице, неподалеку от поста, листва; внизу, под горой, плеснул волной Днестр.
Листва в рощице прошелестела и снова застыла. Днестр плеснулся и утих. Но Зина насторожилась. Может, листва встрепенулась не от ветерка; может, на берег не волна выплеснулась, а причалила лодка с немцами и румынами, и не утренний ветер шумит по лысым холмам, а крадется убийца — чужой солдат. Ведь за серым Днестром притаился враг. С той стороны он пытается разглядеть наш берег в бинокль и в оптический прицел, но ему мешает рощица, и он Зину не видит. А увидит — не пожалеет пули.