С нами были девушки
Шрифт:
И вот о ней наконец вспомнили… Андрей пришел…
— Сидите, Чайка, — с трудом поворачивая сухой язык во рту, выговорил лейтенант.
Земляченко резким движением отложил ручку, и она покатилась по столику до самого края. Там ручка на миг задержалась, как будто раздумывала: стоит ли падать, а затем упала.
Лейтенант почувствовал, как мелко задрожала у него левая нога. Он уперся ею в пол, чтобы унять дрожь. Но чем больше нажимал на ногу, тем сильнее она дрожала.
Зачем он сказал «Зина»! Нужно взять себя в руки! Иначе он не сможет выполнить
Правильное решение не принесло, однако, успокоения.
Нога не переставала противно дрожать. Андрей поднялся и нервно прошелся по комнате. Потом остановился напротив топчана и взглянул на девушку. Лицо у нее было бледное и непроницаемое, словно застыла на нем гипсовая маска. Но даже эта белая маска с невидящими глазами излучала на Андрея знакомый ему сильный свет, который слепил его, кружил голову, наполнял всю комнату колеблющимся розовым туманом. У него мелькнула мысль: «Брошу все к черту! Скажу, что не могу вести дознание!»
Усилием воли он подавил это желание. Поднял упавшую ручку, снова сел за стол и пододвинул ближе к себе стандартный бланк допроса. На верхней строке прочел: «Фамилия, имя, отчество». Молча написал ответ: «Чайка Зинаида Яковлевна».
Андрей знал, что полагается задавать подследственному анкетные вопросы. Задавал их мысленно, сам отвечал и торопливо писал ответы. «Воинское звание»… ефрейтор, «Год и место рождения»… тысяча девятьсот двадцать пятый, село Вербное, Полтавской области.
Он напряженно всматривался в анкету. «Осудят ее или нет?» — взволнованно думал Андрей. Он потерял строчку, против которой должен был писать ответ.
«Национальность»… украинка.
Он снова потерял строчку и потом, догадавшись, что можно держать на странице палец, из-под которого строчке уже не выпрыгнуть, прижал листок.
«Партийность»…
«Осудят или нет?»
…Так продолжалось, пока не пришлось задавать вопросы вслух.
И неожиданно для Андрея Зина стала спокойно, даже чрезвычайно спокойно, рассказывать, как все случилось. Будто не о себе, а о какой-то другой девушке, оставшейся там, на посту, говорила она.
Земляченко писал. Казалось, он уже полностью овладел собой и думал только о том, что нужно успеть записать показания. И в то же время его пугало Зинино спокойствие, ее самообреченность. Даже голос девушки — глуховатый, монотонный — с каждым словом взваливал на его грудь тяжесть. Словно не показания она давала, а обвиняла другого человека, обвиняла в тяжелом проступке… А ему хотелось, чтобы Зина защищалась, доказывала свою невиновность…
Автоматическая ручка суматошно бегала по бумаге, оставляя за собой размашистые завитушки букв. Но неожиданно она остановилась, словно споткнулась, и сделала кляксу.
— Вы говорите, что отвлеклись в тот момент, когда летел «боинг», и потому не смогли распознать? — переспросил Андрей. Он еще отчетливее почувствовал, что Зина старается облегчить задачу дознавателя, подогнать свою вину под обычный
Зина молчала.
— После того как вы увидели самолет, он спрятался за облаками?
— Да.
— И больше вы его не видели?
— Видела, когда уже падал.
— Сколько времени «боинг» был в поле зрения?
— Не помню.
— Несколько секунд или больше?
— Секунды.
— А облачность какая была?
— Перистая.
— В небе еще были чистые поля, без облаков, по курсу, которым шел самолет?.. Вы могли рассчитывать еще раз увидеть его, чтобы проверить себя?
— Не было. Нет…
— А «фокке-вульф» вы когда-нибудь опознавали?
— Да.
— Может, вы просто не запомнили очертания «боинга», когда мы его изучали, и потому спутали? В небе вы его никогда до этого не видели, а знали только по рисунку. Да и плохо я объяснял.
— Нет. Я отвлеклась… — вздохнула Зина.
«Зина!» Андрей перестал записывать. Ему хотелось закричать ей: «Зина, милая, зачем ты это говоришь? Ведь «боинг», и не отвлекаясь, при том малом времени, что у тебя было, легко спутать с «фокке-курьером»! И самолет шел на большой высоте, из-под солнца, в облачном небе!.. Ты же сама себе хуже делаешь!» Но он сдержался и только до крови прикусил губу. Он не имел права ничего подсказывать.
— А силуэты я выучила хорошо, — снова вздохнула Зина.
Не могла же она действительно сказать, что учила самолеты союзников плохо, что в казарме, когда Андрей занимался с солдатами, она невольно больше смотрела на него, чем на скучные очертания истребителей и бомбардировщиков. Нет, этого он никогда не узнает! Ей не станет легче, если Андрей начнет переживать, что не заметил, чем занималась в те дни его прилежная ученица Чайка. Пусть забудет ее, когда все закончится, вычеркнет из памяти, как вычеркнут ее из списков части… Так будет лучше…
— Вы говорите, что знаете силуэты самолетов хорошо. Как же «хорошо», если спутали!.. Почему все-таки вы ошиблись? Что вам могло помешать, отвлечь?..
— Что? — Зина грустно взглянула на Земляченко. — Где-то в долине пела флояра. Я заслушалась, замечталась…
— Неправда! Не наговаривайте на себя!
— А вы не кричите, товарищ лейтенант, а записывайте, что я сказала. Иначе совсем говорить не буду! — И она заставила себя зло поглядеть на Андрея.
Земляченко перехватил ее взгляд и сжал зубы. Снова заныла прикушенная губа.
— Вам приказали допросить меня или мучить? Пишите, что я сказала…
Он нацелился пером на бумагу, но писать не стал. В этой небольшой подвальной комнатке с цементным полом ему и раньше не хватало воздуха, хотя в открытое окошко с силой врывался свежий утренний ветер, а сейчас стало совсем невмоготу. В горле у него пересохло, и на лбу выступили бисеринки пота. «Осудят!»
— Ефрейтор Чайка, что вы еще хотите добавить?