С отцами вместе
Шрифт:
Дама в шляпе восторгалась:
— Браво, браво, Геннадий Аркадьевич!
— Напустил туману! — крикнул с места Васюрка.
К сцене, прихрамывая на правую ногу, подошел Блохин.
Нарядная дама крикнула ему:
— Здесь собрание молодежи, а не бородатых и усатых мужиков!
Блохин поклонился ей:
— И, конечно, не перезрелых дам! Вы-то как сюда попали?
— Я забочусь о воспитании собственной дочери! — Левая рука дамы опустилась на голову сидящей рядом девушки.
— А я забочусь о воспитании всей молодежи! — Блохин
— Кто это возложил на вас такую великую миссию, разрешите спросить? — все более раздражалась дама.
— Партия большевиков! Ясно?
— Не лезьте не в свое дело! — прогудел регент.
Блохин повернулся к руководителю хора.
— И вы ту же песню поете! Зачем сюда пожаловали?
— Геннадий Аркадьевич пригласил меня по делам службы! — Регент указал на Химозу.
— Какому же богу вы сегодня служите вместе с Геннадием Аркадьевичем? — усмехнулся Блохин. — Можете не отвечать! Знаю! Эсеровскому!
Химоза выбежал на край сцены, нагнулся к Блохину, роняя пенсне.
— Как председатель данного собрания, я запрещаю вам выступать! Вы не просили слова!
Блохин весело потеребил свою клинообразную бородку.
— Председатель должен сидеть за столом, а не бегать по сцене!
В зале засмеялись. Химоза попятился к столу.
— Поддай им, Усатый, жару!
Многим было известно, что Блохин — старый большевик и в годы семеновщины возглавлял в поселке подпольную организацию, работая под кличкой Усатый.
— Революция дала нам право иногда не просить слова, а брать его, — спокойно отпарировал Блохин. — А кто не хочет меня слушать, тот может уйти. Существует и такое право!
— Долой Усатого! — крикнул какой-то юноша и спрятался за спину регента.
Блохин поднялся на сцену.
— Криками меня не запугаешь. Пусть запомнят это молокососы и те, кто их учит! Но не будем отвлекаться от главного… Перед собранием комсомольцы пели да не допели, о чем толкует нам эсер. О чем толкуют Геннадий Аркадьевич и иже с ним?
В зале раздался гневный выкрик Кости Кравченко:
— Эсеры в Ленина стреляли отравленными пулями!
— Это их работа! — подтвердил Блохин. — Но они действуют не только револьверами. У них слова пропитаны ядом. Вас, молодых, они убаюкивают красивыми словами, уводят от классовой борьбы, тушат в вас революционный пыл, хотят превратить вас в безропотных и бессильных…
— Крой их, Усатый, по самое некуда! — шумел за столом Митя Мокин.
Химоза дернул его за рубаху.
— Научитесь вести себя в обществе!
— Научусь, когда всех врагов расколошматим!
Шум скоро утих, и голос Блохина гулко разносился по залу.
— И учитель, и регент, и нервная особа в шляпе — все они агитируют за соучраб. Впрочем, не только они! Вот в президиуме сидит сынок члена правления общества потребителей Кикадзе. Папаша — меньшевик, сынок его подпевала. В этой же компании аптекарь и другие. Они, конечно, тоже за соучраб, против комсомола. А почему? В соучрабе только и слышишь: «Мы за расцвет культуры».
— У них сегодня в программе падеспань, — не выдержал Васюрка.
— Я знаю! Они в нардоме танцы затеяли. Смотрите, мол, как весело живет молодежь соучраба. Приманку придумали. Конечно, кое-кто попадается на эту удочку…
Костя толкнул локтем в бок Кузю, а Вера шепнула Проньке на ухо: «Эх вы, растяпы!»
Уже никто не перебивал Блохина…
— Я вам прямо скажу, друзья. В комсомоле труднее. В соучрабе танцы, а в комсомольской ячейке военные занятия, все комсомольцы — бойцы. Кто не может держать винтовки, того ячейка не принимает…
«Я удержу, — подумал Ленька Индеец, — только бы дали, а то скажут, что нет полных пятнадцати».
Слова о винтовке тронули и других зареченских ребят. Костя знал, что отец вступил в партию большевиков, он принес домой партбилет и винтовку. Костя однажды в лесу пробовал стрелять боевыми патронами. Здорово толкало в плечо, но зато с винтовкой чувствуешь себя в сто раз сильнее. Вера волновалась по-своему: «А вдруг тяжелая, как ее носить? Когда стреляешь, наверное, надо закрывать глаза». Васюрка решил твердо: «Вступлю в комсомол, стрелять недолго научиться, из дробовика-то умею, в фуражку на лету попадаю». Кузя сжался комочком. «Прощай, винтовочка, связался с этим соучрабом». Пронька не спускал глаз с Блохина. «В крайнем случае его попрошу, чтобы простили. Винтовки я не боюсь, могу любое задание выполнить…»
— Вчера, как вы знаете, — говорил Блохин, — освобождена Чита, — но враг не добит, винтовка нам еще понадобится, нельзя ее снимать с плеча. И молоток нам нужен и лопата. В тупике за депо и на запасном станционном пути целое кладбище потушенных паровозов и разбитых вагонов. Сколько у комсомольцев работы! Танцевать в соучрабе легко, но, я скажу вам, молодые друзья, никто, кроме комсомола, не защитит интересов рабочей и учащейся молодежи. Идите в комсомол!..
Блохин шагнул к столу.
— Вы, Геннадий Аркадьевич, говорили, что революция дала право на создание союзов. Знаете что… Не для того рабочие и крестьяне взяли власть в свои руки, чтобы буржуазия объединялась в союзы и выступала опять же против рабочих и крестьян!
Химоза ехидно ухмыльнулся.
— Не забывайте, что мы живем не в Совдепии, а в Дэ-вэ-эр!
— Это не навеки! — громко и уверенно произнес Блохин и прыгнул со сцены в зал.
Пока он шел к своему месту, Костя провожал его глазами. «Усатый, наверное, все знает… Раз Читу взяли, значит, и у нас будет советская власть». Над столом президиума закачался Химоза.
— Полагаю, что собрание на этом можно закончить. Поскольку мнения равные, пусть соучраб проведет свое собрание, а комсомол свое. В одну телегу впрячь не можно коня и трепетную лань!..