С открытым забралом
Шрифт:
— А вы уверены, что ваши дети не читают запрещенную литературу? Как вы думаете, почему императрица Екатерина Вторая переписывалась с Вольтером?
— Это к делу не относится, господин подполковник. Государям все позволено. Они выше критики.
— Я не убежден в этом. Цицерон в подобных случаях говорил...
Он конечно же дразнил этого рьяного служаку, забавлялся, знал, что уже стоит по ту сторону жизни, и всячески старался отвлечь внимание жандармов от своих детей на себя.
— Да, это я привил им любовь к свободомыслию. Я учил их быть честными, помогать народу в его бедах. Разве это возбраняется? Вредная литература? А что такое в нынешние времена вредная литература? Даже сочинения графа Толстого объявлены вредными. Не говоря
Тут уж жандарм совсем потерял выдержку.
— Вы должны понять меня, господин подполковник, — резко сказал он. — Я вызвал вас не на допрос. Если уж строго придерживаться правил, я вообще не имею права вызывать вас. Я пригласил вас для доверительной беседы, чтобы помочь вам и вашему блудному сыну, вашей семье добрым советом. Я старше вас по возрасту, и это дает мне некоторое право для такой доверительной беседы, Так вот, я зачитаю вам список, где перечислены все прегрешения вашего сына Валериана, а точнее, его преступления. Мы с вами дворяне и должны понять друг друга. Осенью 1905 года ваш сын по заданию Петербургской организации социал-демократов участвовал в доставке оружия для отрядов бунтовщиков. В Кузнецке он печатал листовки и организовал нелегальный кружок. В Омске он орудовал под фамилией Касаткина и значился членом так называемого Омского комитета РСДРП. Он вел усиленную пропаганду среди железнодорожников за свержение существующего строя, а также за остановку воинских эшелонов, идущих из Читы для подавления революции в Москве и Петербурге. Ему и его единомышленникам удалось это сделать. Он вел пропаганду среди солдат вашего гарнизона, господин подполковник, разбрасывал листовки. Он организовал демонстрацию протеста в Петропавловске, когда через этот город шел эшелон с политическими заключенными. Он...
— Достаточно, — остановил его Владимир Яковлевич. — Возможно, все это и соответствует действительности, но у вас, господин полковник, нет твердых доказательств. Можно подумать, что в революции в России повинен мой сын, а не те, кто вызвал ее всякого рода бессмысленными жестокостями и надругательствами над человеческими законами. А доказательств все-таки нет. Поэтому и обвинение предъявить вы ему не можете, а хватаете его по всякому поводу и без повода.
— А его побег в Петербург?
Владимир Яковлевич презрительно скривил губы:
— И это вы называете побегом? От кого он бежал? Его выслали под гласный надзор полиции в Каинск без всяких на то оснований. Суд его оправдал. Понимаете?
— Он издавал в Петропавловске газету «Степная жизнь» вредного направления.
— Все это голословные утверждения. Ни одного факта! Вы мордуете молодого человека безо всяких на то оснований, и я, как отец, протестую! Это бесчестная игра.
Жандарм побледнел.
— Я благодарю вас за визит, господин подполковник, — сказал он ледяным тоном, — и постараюсь вас больше не тревожить. Ну а что касается доказательств, улик против вашего сына, то, поверьте моему опыту, рано или поздно мы их найдем!
Улик они так и не нашли. Но после смерти Владимира Яковлевича полковник Романов сразу же занялся его сыном Валерианом.
Валериана схватили, избили до полусмерти, бросили в одиночную камеру все той же томской тюрьмы. Но перед судом он пролежал в тюремной больнице, так как усердные полицейские сломали ему несколько ребер. Арестовали его в феврале, а суд состоялся только в конце апреля.
Началось судебное заседание. Здесь все разыгрывалось
Когда ему дали слово, он сразу же перешел в наступление на жандармов.
Где показания свидетелей? Где показания экспертов? Вещественные и письменные доказательства? С этим, господа судьи, еще нужно разобраться. Как известно, вещественные доказательства состоят из внешних предметов, которые связаны с преступлениями тем, что служили объектами или были орудиями преступления, явились продуктами преступной деятельности. Но продуктом какой преступной деятельности явилась посылка, адресованная и отправленная неизвестно кем на имя подполковника Куйбышева? Он, Валериан Куйбышев, не видел посылку, так как находился в это время в Томске, и не знает, что было написано «на обратной стороне». Это лучше знать господину ротмистру Косову, который берет на себя смелость вскрывать посылки на имя офицеров выше его по званию и должности. Он, Валериан Куйбышев, никогда не интересовался, какие посылки приходят на имя его отца или матери.
В зале послышался смешок. Судья одобрительно кивнул головой. Куйбышев разговаривал с судом профессиональным языком, проявлял выдержку, был хладнокровен. Ого, из этого двадцатидвухлетнего юноши может со временем получиться отличный прокурор! Сколько справедливого негодования в его взоре, в каждом его скупом жесте!
Куйбышев очень тонко, ненавязчиво подводил судей к мысли, что могла иметь место обыкновенная провокация со стороны недоброжелателей отца: ведь известно, с каким скрипом присваивали ему звание подполковника, и даже нашлись люди, писавшие в военное ведомство анонимные письма на отца, обвиняя его во всех грехах смертных. Ах да, письмо! Но, как замечает профессор Случаевский, письменные доказательства по природе своей не имеют самостоятельного значения и подходят больше к категории так называемых «других доказательств». Если кто-то кому-то что-то пишет, то это еще не основание для обвинения в преступных деяниях того, кому пишут...
Он с блеском выдержал этот экзамен. Три месяца занятий в университете не пропали даром. Суд тогда оправдал его.
Но полковник Романов не терял времени понапрасну, он отправился к губернатору, стал доказывать, какую опасность для самодержавия представляет этот бомбист Куйбышев.
Валериан, упоенный столь легкой победой, на какое-то время утерял бдительность. Он вернулся в университет победителем. Но приступить к занятиям ему так и не удалось. Поздно ночью дом, где они теперь квартировали всей семьей, окружил большой отряд полиции.
Валериана схватили, избили на глазах у матери и поволокли в тюрьму.
— Вы не имеете права! — сказал он приставу. — Суд оправдал меня.
Пристав ударил его ногой в живот.
— Вот оно, твое право, большевистская собака! Плевали мы на твой суд. На два года в Нарым не хочешь? Не хочешь. А тебя никто и не спрашивает: хочешь ты или не хочешь. Сам губернатор о тебе позаботился...
Ни оковы, ни стены, ни годы страданья Не заставят позорной пощады просить...Теперь он в Нарыме. Тут ему ни французский, ни английский методы не помогут.
Дом, в котором квартировал Валериан, стоял на самом краю Нарыма, вдали от канцелярии пристава. Обыкновенный двухэтажный бревенчатый дом. А вокруг — болота, на сотни верст только болота и тайга. Полгода Нарым отрезан оттаявшими болотами от всего остального мира.
Бежать отсюда лучше всего сейчас, когда земля скована морозом. А что касается теплой одежды, то найдется и она: местные жители, которые как-то сразу приняли Валериана и полюбили его, помогут.