С Петром в пути
Шрифт:
Как быть дальше? Пётр, натешившись в парадизе, известил Шереметева: «Скоро буду к вам». И тут же приписал: «...прошу, ежели возможно, до меня главной баталии не давать».
Весна с её распутицей задержала Карла. Он ожил летом и задумал разбить дивизию Аникиты Репнина, окопавшуюся на берегу речки Бабич. Ночью шведы втихаря переправились через речку и напали на русских, того не ожидавших. Бой был стремителен, потери велики, отступление скорым. Пришлось оставить десять пушек, что при слабости артиллерии было существенным уроном.
Пётр приказал нарядить кригсрехт — военный суд над генералами Репниным и Чамберсом. Его возглавили Шереметев
Это был последний успех шведов. Они были оторваны от своих баз, испытывали недостаток во всём, особенно в провианте и фураже, равно и в огневых припасах. Солдаты рыскали по деревням в надежде чем-нибудь поживиться, но по приказу царя всё было угнано и разорено.
Вскоре последовала победа пехотных батальонов под командою Михаилы Михайловича Голицына. Шведский генерал Роос допустил тот же просчёт, что и Репнин, расположив свои полки на берегу реки в тесноте и без укрытий. Это приведёт к полному разгрому: шведы потеряли три тысячи человек и весь свой обоз.
Понимая, что в этих лесных краях его войско ожидает полная бескормица, Карл принял решение повернуть на юг. Он был обнадежен Мазепой, к тому времени уже открыто изменившим царю. Король надеялся, подкрепившись меж тучных нив и селений и запасшись всем нужным, снова повернуть к Москве. Так оно, вероятно, и замышлялось. Так понимал и Пётр. Он неожиданно вызвал к себе Шафирова.
— Будь при мне. Взамен Фёдора Алексеича, царствие ему небесное. Так мне его не хватает! — с непривычной откровенностью признался царь. — Умел советы подавать, умел разумно бумаги составлять, умел с иноземцами якшаться. Я на тебя гляжу и словно в зерцале его отражение вижу. Будь при мне, — повторил Пётр. — Кажись, наступило решительное время нам с Карлусом схлестнуться.
— И я так полагаю, государь, — потупившись, произнёс Шафиров. Он был взволнован, даже потрясён. Он понял, что государь ценит его за истинно дипломатический ум, как ценил его Головин, за знание многих языков, за быстроту соображения, но никак не думал, что захочет приблизить к себе. Утрата Головина казалась ему невосполнимой. И вот надо же — он оказался на его месте. Головкин был приближен и возвышен как постоянный спутник Петра. При этом он любил повторять: «Головин — голова, а Головкин — головка». Но уж теперь места определились: Головкин занял место канцлера, а он, Шафиров — подканцлера, то бишь вице-канцлера.
С тою же откровенностью Пётр объяснился:
— Сам понимаешь, выше поднять тебя не могу — бояре наши роптать начнут: крещёного жидка в люди вывел, статочное ли то дело? Мы-де родовиты, наши предки пред отечеством заслуги великие имеют. А он что? Родовиты, да мордовиты, — Пётр хохотнул, — вот и вся ихняя амуниция. Языков не знают окромя говяжьего, — и он снова хохотнул, — роптанье их мне знаешь где? — и он ткнул пальцев в низ живота. — А всё ж гусей дразнить не след.
И, торопливо переменив тему, как бы посчитав её исчерпанной, заговорил о том, что его волновало:
— Брат Карлус, полагаю, изнурён и токмо изменником Мазепой обнадежен. Кабы не бунт, не булавинцы, казаки противу него поднялись бы, да и я не отрывал бы полков на его утушение. Теперь же главная забота — как мускул нарастить, дабы над шведом наверное верх взять. Новый набор объявлен, однако ж рекруты ещё не войско. На иноземцев всецело положиться
— Надо бы школы учредить, государь, — неуверенно произнёс Шафиров.
— Давно об этом мыслю. Покамест в Москве Навигацкое училище — флот и вовсе безлюден, а ему расти и расти. Но всё до времени надобно отложить — швед на пятки наступает. Сказывают шпики, будто генерал Левенгаупт с великим обозом из Риги выступил, дабы королю помощь подать. При нём корпус из лифляндов да шведов. Надо бы в точности о нём уведать. Верно, нам с ним сшибиться придётся.
— И я о том сведом.
— От кого же? — насторожился Пётр.
— От торговых людей — еврейских да армянских. Прозывают их жидовскою почтой.
Пётр засмеялся, а потом, посерьёзнев, попросил:
— Ты али твои былые иноверцы займитесь и таковую ведомость мне наискорее представьте. Сие, сам понимаешь, важно.
Почта действовала почти что с точностью разведки. Оказалось, что обоз из восемь тысяч повозок с провиантом, порохом и всею необходимой амуницией при шестнадцатитысячном корпусе из Риги вышел в середине июля. И идёт на соединение с королём.
— Следить за ним неустанно, дабы его перехватить, — распорядился Пётр. — Он мнит подать помощь Карлусу, а мы побудим его помочь нам. Нам тоже нужны порох, ядра и бомбы, равно и провиант.
Меншикову было велено наступать Левенгаупту на пятки, однако же в сражение с ним не вступать. А генералу Родиону Христиановичу Боуру, оставя в Нарве и Пскове четыре полка, с остальным войском выступить на соединение с главными силами.
Но уж так получилось, что Боур поспел напоследок. А за Днепром у деревеньки Лесной создались благоприятные условия для атакования шведов, расположившихся на ночлег и не ожидавших нападения...
Местность была лесистая, со множеством болот. Навязался кровавый бой. Переполох в шведском стане возрастал. Люди метались меж деревьев, стараясь спастись от огня, не успевая заряжать ружья и пушки и отвечать русским. Подоспевшие драгуны Боура перешли в рукопашную. Проходил час, другой, третий, а напряжение битвы всё нарастало.
Уж обе стороны изнемогли и, не сговариваясь, свалились без сил, лишь бы передохнуть, лишь бы на минуту забыться и прийти в себя. Но потом, воспрянув, принялись снова колоть, рубить, стрелять. К утру всё было кончено. На поле боя осталось восемь тысяч шведов. Трупы громоздились меж дерев и на полянах — горы трупов. В панике шведские артиллеристы нахлёстывали лошадей, и те неслись, не разбирая дороги, и увязали в болоте вместе с пушками.
Победа была полной. Битвой руководил сам Пётр. Он был всё время в гуще боя, но остался невредим. Левенгаупт бежал. В руках победителей были богатые трофеи. Победа была тем важней, что Карл так и не дождался подкрепления для своего вконец истощённого войска.
И кто знает, как глубоко забрался червь сомнения, начавший точить его столь самонадеянную натуру? Вероятно, он уже не думал о походе на Москву, не мнил себя непобедимым, а думал лишь о том, как с достоинством поворотить назад, в свои пределы. О том, что томило его при вести о разгроме Левенгаупта, нам не суждено узнать. Вероятно, по молодости лет он на научился заглядывать в будущее, прозревать исход событий. Ему всего-то исполнилось 26 лет, а зрелость приходит поздней. Понимал ли он, что забрался высоко, на вершину, откуда путь — или падение — только один: вниз? Понимал ли, что зашёл в тупик или, ещё того хлеще, угодил в западню?