С шашкой против Вермахта. «Едут, едут по Берлину наши казаки…»
Шрифт:
Перед нашим полком на этот раз была высота 107,7. За нею виделась другая, отмеченная на оперативных картах цифрой 277,9 и примечательная тем, что на ней расположено древнейшее захоронение — Саурова Могила. Не сегодня-завтра мы пойдем здесь на прорыв. На совещании командиров подразделений замполит Ковальчук сказал, что пора кончать с остатками их хваленого «Миус-фронта» и не слезать с седла до самого… Берлина.
Наш прорыв назначен в ночь с 9 на 10 сентября. Но немцы упредили. Они атаковали нас ранним утром 8 сентября, рассчитывая, видимо, расстроить наши приготовления и, если удастся, сорвать наступление. Их было не менее двух полков пехоты, поддержанных полутора десятками новейших тяжелых танков со звериным названием «тигр». С такими казакам встречаться еще
До поры до времени наша оборона молчала, не отвечая на выстрелы танковых пушек, на минометный и пулеметный обстрел с высоты. Такой был приказ. Но вот передние машины противника достигли берега речки. И в этот момент разом заговорили артиллерийские и минометные батареи всех полков и дивизионный 182-й артиллерийско-минометный полк. Земля глухо дрогнула, а на том берегу Кальмиуса поднялась на дыбы. Весь берег сразу затянуло дымом и поднятой пылью.
Для новых «зверей» артиллеристы приготовили и новое угощение. Огонь они вели не бронебойными, как обычно, снарядами, а подкалиберными, которые не пробивали броню, а прожигали ее и только тогда, внутри машины, взрывались и плавились. Взрывы срывали башни, как сильный ветер срывает шляпы с головы, и часто разворачивали всю коробку. В первые же минуты на поле боя зачадили дымом или остались без башен восемь вражеских танков. Остальные стали пятиться и уходить.
И тут заиграли «катюши». Весь склон от берега реки до вершины, до самого гребня, потонул в огне. Горело все: трава, кустарники, сама земля. Горели гитлеровцы. Их смертный, нечеловеческий вой доносился до нашего переднего края. Молотили по склону и мы, минометчики, ступеньками перенося огонь все выше и выше.
Недобитые «тигры» покидали поле боя. Обезумевшая от огня пехота, точнее, остатки ее, свое спасение тоже искала в бегстве. Можно ли было упустить такой случай и не рвануть вслед за отходящим, убегающим противником? Можно ли было дать гитлеровцам время на то, чтобы очухаться, прийти в себя? Это было бы непростительной оплошностью. Куй железо, пока горячо. Третий и четвертый эскадроны нашего полка, а затем других полков, перемахнув речку, начали преследовать противника и скоро оказались на вершине высоты. Казаки первого и второго эскадронов, по боевому расписанию входящие в передовой отряд, сели на коней и оголили шашки. Вместе с батареей «сорокапяток», с ромадинским взводом минометчиков и танковой ротой, развивая успех, крепко сели на плечи в беспорядке отступающего противника. Отряд с ходу занял железнодорожную станцию Игнатьевну и проскочил до хутора Чичерина. В образовавшуюся брешь в обороне противника вошли все полки дивизии.
Самое удивительное в этой дружной и напористой контратаке было то, что потери полка оказались совсем минимальными: пять человек убитых и двенадцать раненых. Гитлеровцы же оставили на поле боя восемь танков, а на гребне высот две артиллерийские и одну минометную батареи, большой склад боеприпасов. И до двух батальонов убитыми. Получилось истинно по-суворовски: «Повелевай счастьем, ибо мгновение решает победу».
Полк дорожил мгновением. У хутора Чичерина казаки первого эскадрона наскочили на сильный пулеметный огонь врага. Эскадрон спешился. Казаки по-пластунски стали подбираться к вражеской обороне. А в это время второй эскадрон по балке на конях обошел хутор с другого конца и атаковал гитлеровцев. Немцы, увидев мчавшихся на них казаков с шашками наголо, побежали. Началась паника. Не давая врагу опомниться, казаки освободили еще три населенных пункта и подошли к большому хутору Графскому. Здесь, как стало известно от пленных, у гитлеровцев стояли танковая часть и пехотное подразделение.
Элемент внезапности теперь был утрачен. Противник, конечно же, приготовился к обороне. Надо было провести тщательную разведку и уточнить силы врага. Эскадроны спешились, в роще укрыли коней, стали окапываться. В полк послали донесение и попросили помощь. Помощь не замедлила явиться. И из полка, и из дивизии. В штабах внимательно следили за развитием событий. Из полка кинули
Первый бой после «ремонта». Первое боевое крещение молодого пополнения.
Все мы, командиры подразделений, да, пожалуй, и командование полка, скрывая в душе беспокойство, а порой и тревогу, немало размышляли о том, смогут ли молодые казаки и молодые командиры, прибывшие на пополнение, не просто воевать, а крепко, по-гвардейски. Я не был исключением в таких размышлениях. Теперь можно сказать: беспокойство наше, тревога были напрасными. И новички-лейтенанты, и юные казаки боевое крещение прошли как надо.
Утро 3 сентября было тихим и теплым, солнце пылало во всю силу. На фронте шла ленивая перестрелка, напоминающая, что идет война и стороны друг от друга недалеко. И вдруг эту звенящую тишину разорвал грохот моторов. В нашу сторону, развернутым строем и стреляя на ходу, двигаются вражеские танки, а за ними и косяки пехоты. Большинство моих минометчиков впервые увидели движущиеся прямо на нас танки врага. Вид у фашистов довольно уверенный и устрашающий. Воротники их мундиров расстегнутые, рукава по локоть закатанные. Идут как на параде — не пригибаются и, кажется, не очень торопятся. Другие, сидящие на броне танков, ведут беспорядочную стрельбу из автоматов, приставив их приклады к животу. Но вид-то видом… Мы, уже видавшие такую демонстрацию психов, знали, что их ведет вперед или хмель шнапса, или страх ствола оружия сзади. Ну, а новички наши смотрят на уверенное бесстрашие своих бывалых в бою товарищей и тоже пока не проявляют страха и беспокойства. Делают все, что приказывают их командиры.
В то утро, 8 сентября, старшим на батарее я оставил командира первого взвода лейтенанта Тарасенко. С наблюдательного и командного пункта, расположенного в передней траншее, конечно, не видно было лейтенанта. Но я по опыту знал, что он напряжен до последней степени. Сумеет ли в этом напряжении обеспечить точную стрельбу, не будет ли в горячке боя путать команды? Не станет ли, наконец, искать укрытие, когда на огневой позиции начнут рваться вражеские снаряды и мины?
Даю данные для стрельбы и команду приготовить по десять мин на ствол. Команда выполняется быстро и четко.
— Первый, одна мина — огонь!
— Есть, одна мина огонь! — повторяет Тарасенко.
Это пристрелочный выстрел. Разрыв ложится на половине ската высоты, на правом фланге наступающего противника. Ввожу поправку. Танки подходят к берегу речки. Теперь всей батареей — серией по три мины на ствол — огонь! Хорошо ложатся мины. Пехота горохом сыплется с брони танков. Когда гитлеровцы побежали, изменяю прицел с таким расчетом, чтобы каждая новая серия разрывов ложилась через сотню метров дальше. Работа батарейцев точная. Ежедневные многочасовые тренировки во время учебы сделали свое дело: действия расчетов и отдельных номеров отработаны и доведены до автоматизма.
Минометчики — рабочие войны, трудяги. Труд их, как и у артиллеристов, артельный. Попробуй посторонний человек выделить, кто из них лучше воюет, не сможет. Снайпер воюет в одиночку. В его снайперской книжке делаются отметки: убил столько-то врагов. Летчик-истребитель сбил столько-то самолетов противника. Бронебойщик, пулеметчик, минер, разведчик… Много есть военных профессий, где результаты работы зримы, поддаются счету и учету. У минометчиков, у артиллеристов счет, как правило, общий, батарейный. Редко — взводный. Батарея подавила столько-то огневых точек. Батарея уничтожила столько-то танков или живой силы врага. Но кто, чей расчет сработал лучше и стрелял точнее — определить почти невозможно. Только командир взвода или батареи знает, кто выполнял команды.