С собой и без себя. Практика экзистенциально-аналитической психотерапии

Сборник статей

Эту тему я хотел бы осветить на примере женщины с приобретенной множественной инвалидностью и одновременно на примере моего самого сложного случая в терапевтической практике – меня самого.

Анамнез

С фрау Майер я встретился у нее дома – по роду моей работы я должен беседовать с прооперированными пациентами. Причиной ее инвалидности были операции на мозге, которые проводились из-за постоянно растущей злокачественной опухоли. После каждой операции она приобретала все новые ограничения: сначала инвалидная коляска, затем паралич лица, утрата чувства обоняния и вкуса, сюда добавились параличи голосовых связок и растущая глухота. До болезни фрау Майер была привлекательной женщиной, она жила в счастливом браке, у нее был ребенок. Произошедшие с ней изменения повлекли разрыв отношений. Муж ушел, забрав с собой ребенка.

Экзистенцанализ

Целостность

личности фрау Майер, конечно, была сильно нарушена и даже частично утрачена, так как она не смогла принять и интегрировать свои физические ограничения. Она переживала свое Я как разрушенное немощью, все меньше соотносилась с миром и с собой, и стиль ее жизни, привязанный к воспоминаниям и переживанию того, что было утрачено, сделал ее пассивной и, по сути, усиливал ее деструктивные желания.

Терапевтическая установка

Встреча с инвалидом неизбежно вызывает вопрос о скрытом содержании жизни, о собственном «мочь-быть-в-мире». С того, как терапевт относится к вопросу Бытия, начинается его понимание самого себя и своей работы. «Therapeuo» в первоначальном смысле означало «служа, быть близко», а в дальнейшем это слово приобрело значение восстанавливать, лечить. Терапевт не может устранить физический недуг, его целью является восстановление изначальной целостности и единства человека, именно этого эффекта можно ожидать от служения в близости.

Тот, кто работает с немощью другого человека, обращается и к собственному опыту обхождения со своей немощью, своими слабостями и ограничениями. Терапевту просто необходимо иметь опыт страдания, вызванного переживанием собственной слабости, а также опыт совладания с ней. Если терапевт, несмотря на эмпатию и признание ценности личности пациента, предстает как неуязвимый «колосс», то инвалиду в терапевтических отношениях очень трудно принять слабость как свою особенность. Находясь в контакте с собственной слабостью, терапевт может способствовать тому, чтобы другой принял свою слабость.

«Я становится Я у Ты» – эти слова Мартина Бубера (их часто цитировал Франкл) можно легко понять формально и неправильно: как будто недоразвитое Я пациента становится полноценным рядом с сильным Я терапевта. Нет, они не об этом. Я становится Я рядом с Ты, во взаимовлиянии: я отдаю и одариваю и даю тебе себя одарить. А в терапевтическом процессе это означает простую вещь: не только мы лечим и помогаем, но и нас лечат и помогают нам наши пациенты. Выбор терапевтической установки приведет нас либо на прочное основание, либо к пропасти.

Как может быть реализовано терапевтическое понимание?

У каждого инвалида свой жизненный мир, и для каждого необходимы специфические формы терапии. Но есть общее для всех инвалидов – подспудно звучащий вопрос: как человек обходится с тем, что у него болит, с тем, что становится непосильным грузом, с тем, что ограничивает, со страданием и т. д. и какую позицию он занимает по отношению к этой части своего мира? Ответ на этот вопрос очень важен, он приводит либо к возникновению дефектной самости, либо к появлению ресурса силы и углублению экзистенции. По Альфриду Лэнгле (см. L"angle, 1992, S. 361 и далее)? экзистенциальный анализ при работе с инвалидами («неспецифический экзистенцанализ») нацелен на то, чтобы:

• остановить процесс нарастания пассивности, негативного восприятия мира и себя;

• помочь пациенту перестать отрицать произошедшие с ним изменения, принять их, научиться воспринимать их как жизненную данность (внесение фактического);

• помочь пациенту переориентироваться, стать более реалистичным, и прежде всего перестать желать изменить судьбу (переориентирование).

Работа с пассивностью, негативным восприятием мира и себя

Я неизбежно становится пассивным, когда человек не может интегрировать ограничение, а также если нет истинного соотнесения с миром: мир либо представляется абсолютно недоброжелательным, либо воспринимается слишком оптимистично как готовый во всем помогать. Одиночество, несоответствие собственных Хочу и Могу, отчуждение целых областей собственного Я – все это способствует эскалации негативного видения мира, нарастанию пессимизма. Эта эскалация, в частности, призвана защитить человека от дальнейших травм. Самозащита приобрела у моей пациентки характер генерализации и привела к избеганию переживания мира и Бытия. Следствием была усиливающаяся пассивность, которая усугублялась тенденцией к саморазрушению. Поэтому первичная моя цель заключалась в том, чтобы хоть немного ослабить напряжение, переполнявшее фрау Майер. Для этого мне пришлось заняться

тем, как я воспринимаю свою пациентку. Ей ни в коем случае не нужен был беспомощный взгляд чужого человека, взгляд, преисполненный жалости и сострадания. С моей стороны не требовалась также и терапевтическая активность. Что действительно было нужно – это убрать себя «за скобки», «отставить в сторону», чтобы собственная активность фрау Майер смогла стать объектом внимания и получить признание ее ценности с моей стороны. Как у инвалидов, так и у неинвалидов есть сильные и слабые стороны. Последние следует поддержать и помочь им развиваться, а первые следует интегрировать. Большинство людей прилагают усилия к тому, чтобы как-то научиться жить со своими пусть не слишком заметными, но реальными дефектами – не важно, касаются ли они физических возможностей или особенностей личности, – и этим сами себе помогают. Так, ребенок, имеющий низкую подвижность нервных процессов, выбирает такие виды деятельности, которые не ограничены во времени, а подвижный малыш, напротив, избегает методичных и неторопливых игр и упражнений, откладывая выполнение задачи на тот момент, когда ее можно сделать только очень быстро. Но часто эти старания с самого начала воспринимаются как симптомы психического неблагополучия, патологизируются другими людьми, и прежде всего воспитателями и родителями, которые не замечают, что за этими попытками скрывается потребность продвинуться, присоединиться к каким-то ценностям или дистанцироваться от своего дефекта. Эти факты, как показывает мой опыт, часто не замечаются и не используются в качестве терапевтического средства. Моя пациентка тоже разработала определенные стратегии, позволяющие ей успешно приспособиться к повседневной жизни. Моя задача состояла в том, чтобы показать ей, как много она уже смогла, и тем самым разбудить в ней переживание: «Я еще могу быть в этом мире».

Наша терапия проходила в ее квартире. Мы поменялись ролями. Я сел в ее коляску, и она по моей просьбе начала учить меня, как попасть из гостиной в ванную комнату, как пересесть из кресла в коляску и т. д. Так я смог начать смотреть на мир из ее перспективы, а она смогла ненадолго выйти из плена ситуации, чувствуя свое «Могу». Когда после одной из таких встреч фрау Майер на вопрос, как она себя чувствует, вывела на пишущей машинке: «Прескверно, больше всего я хотела бы умереть!», – я почувствовал себя загнанным в тупик. Моим первым импульсом было возмущение: «Этого не может быть!» Я отодвинул свои чувства в сторону, потому что боялся, что просто пропаду в этой ситуации. Мне хотелось говорить, в голову приходили слова типа: «Неужели вы не видите, как многому смогли научиться? Какой героический путь вы проделали! Сколько в вас мужества!». И все же я удержался от этого. Ведь тогда я отверг бы ее с теми чувствами, которые у нее были и которые, что греха таить, я не хотел учитывать. Отвергнуть ее невыносимые для меня чувства – значит, еще больше загнать ее в изоляцию. Был и еще один импульс, который обычно возникает у меня в такие безнадежные минуты: «Если все так плохо, то она действительно не может жить одна, и ее нужно поместить туда, где другие смогли бы взять на себя ответственность за нее». Поддайся я этому импульсу, я избавился бы от своих неприятных чувств и показал бы фрау Майер, насколько она недееспособна. Поэтому я решил для себя, что она имела право таким образом описать свою жизнь, и дал ей пространство для ее жалоб. И она вновь и вновь жаловалась и ругалась, сопровождая все это запутанной жестикуляцией. Там не было опоры, и я хотел ее найти. В качестве первой «подпорки» я предложил ей свое понимающее, эмоциональное сочувствие и участие. Я видел ее и давал ей возможность почувствовать это, и благодаря моему взгляду она смогла сделать шаг к тому, чтобы самой бросить на себя взгляд: понимающий, сочувствующий и участливый. Я дал ей пространство рядом со мной для чувств, которыми она была переполнена, и этим дал ей возможность обнаружить свое собственное пространство, которое она на тот момент ощущала лишь диффузно: теперь она знала, что оно всегда с ней и в нем найдется место для ее чувств.

Речь шла о том, чтобы она установила отношения со своими чувствами, которые испытывала, когда жаловалась. Через них можно было бы добраться до тех ценностей, которые с ними связаны. Но как обнаружить чувства, как установить диалог, если чувства пациента тебе непонятны и незнакомы? Для меня это подразумевает – поддержать собственное движение клиента, оказаться как бы под ним, дать мягкую опору этому движению, осуществляемому на неустойчивой почве. Я попробовал. Когда она жаловалась, я спросил ее, что она чувствует? Она махнула рукой. Но потом все же напечатала на машинке: «Я больше не могу». И начала сильно всхлипывать, спрятав в ладони свое изуродованное лицо.