С тобой и без тебя. Нежный враг (Том 2)
Шрифт:
— Пообещай мне, что это продолжится не дольше лета, — нарушил ход ее мыслей голос Генри. Она резко кивнула, расслабившись, когда он задвигался по комнате. Она не могла придумать еще один более убедительный аргумент в пользу того, чтобы она осталась.
— Обещаю.
— И ты будешь звонить мне каждый день?
Она снова кивнула головой:
— Каждый день.
И это привело ее в ужас.
32
В то время как все праздновали получение своих ученых степеней, третьекурсники в Эдинбурге только начинали проходить практику. В момент спора Генри и Амбер в кафе Манхэттена
— Вот, — и мистер Сампль, педиатр-консультант, взял из трясущихся рук Мадлен нить. — Позвольте мне. Смотрите внимательно, — сказал он таким голосом, который ясно давал понять его нетерпение и усталость от некомпетентных студентов, которых то и дело посылали к нему на практику. Он взял крохотную ручку ребенка, нащупал мягкое место чуть ниже локтя и, не успела Мадлен глазом моргнуть, ввел тонкую иглу, наложил шов и уже успокаивал визжащего дитя. Доктор снова обратился к ней: — Вот как это делается, мисс Сабо, быстро, молча и без эмоций. Сбережете свои нервы и нервы ребенка, не сомневайтесь.
Его голос раскатился по всему отделению. Несколько медсестер обернулись, подавив смех. Мадлен смотрела на него, раскрасневшись, ведь она пятнадцать минут пыталась убедить себя ввести иглу в руку ребенка, но безуспешно. Правда была в том, что она так устала, что не могла здраво осознавать, что она делает. Она вот уже двадцать четыре часа дежурила в отделении скорой помощи почти без перерыва, не считая получасовой дремы в кабинете младшего врача в три утра. А сейчас уже пять часов дня, и она просто-напросто не могла бороться с закрывающимися глазами. Мистер Сампль посмотрел на нее.
— Поспите немного, мисс Сабо. Пятнадцать минут творят чудеса. Позовите меня, если что-то снова будет не в порядке.
Он коротко кивнул ей и исчез. Мадлен держала ребенка на руках и застенчиво улыбалась медсестрам.
— Вот так, я возьму его, — сказала одна из сестер, протянув руки к ребенку. — А ты иди… там в служебном помещении в конце коридора есть раскладная кровать. Иди. Я разбужу тебя через тридцать минут.
Мадлен одарила ее преисполненным благодарности взглядом. Все тело ныло и ломало, а движения были словно скованы свинцом. Желание поспать было непреодолимым… она медленно поплелась по коридору, сознание отключилось уже до того, как она открыла дверь в комнату.
Мгновение — и она резко проснулась. Перед ней стояла медсестра. Мадлен с усилием встала на ноги.
— Еще одного пациента привезли, — сказала сестра извиняющимся тоном. — Я дала тебе поспать столько, сколько могла. Гастроэнтерит — ему девять лет. Я послала за младшим врачом-стажером.
— Сколько… сколько я проспала? — спросила Мадлен, натягивая халат.
— Около часа, — ответила сестра, следуя за ней, когда они выходили из помещения. — У малыша все в норме. Матрон на дежурстве сейчас, иначе я дала бы тебе поспать еще немного.
— Час? — уставилась на нее Мадлен.
— Пролетел словно секунды, не так ли? — согласилась с ее удивлением медсестра, улыбаясь сочувствующе. — Ты привыкнешь, не переживай.
Мадлен ничего не ответила, когда они вышли в коридор. Привыкнуть? Она сомневалась в этом.
Шесть часов спустя, мертвецки устав и еле держась на ногах, она кое-как взвалила на себя свою сумку и поплелась к лифтам. У нее было двенадцать свободных часов. Она совершенно точно знала, как проведет их. Во сне. Она жадно нажала кнопку первого этажа.
— До свидания,
Мадлен изобразила слабую улыбку. У нее даже не было сил поднять руку. Она вошла в лифт и, пока тот опускался на первый этаж, едва не заснула крепким сном.
33
Бекки вот уже третий раз за утро просматривала сегодняшние газеты. Она сидела на полу гостиной в доме своих родителей, совсем упав духом.
— Чаю, дорогая? — крикнула ей мама из столовой. — Может быть, ты хочешь есть?
Бекки покачала головой:
— Нет, все хорошо, спасибо. Просто смотрю, что есть в газетах.
— Ты обязательно вскоре что-то найдешь, милая. — В дверь вошла Сьюзан Олдридж. — А это не терпит спешки, ты же знаешь.
— Я знаю, мама. Но я не собираюсь провести следующие шесть месяцев в своей старой комнате так, словно ничего не изменилось, — резко ответила Бекки.
Она была дома вот уже целый месяц, и ее все устраивало, хотя после трех лет вдалеке было немного сложно привести все в порядок.
— Конечно нет, дорогая, — тут же механически ответила ее мать. — Я только хотела сказать… что ты можешь оставаться здесь столько, сколько пожелаешь. Мы все очень рады видеть тебя снова дома.
Бекки ничего не ответила.
— Что бы ты хотела на ужин? — продолжила ее мама, не обращая внимания на молчание Бекки.
— Я не знаю… не могу думать об ужине сейчас. Только одиннадцать часов утра!
— Хорошо, тогда я пошла за покупками, если тебе что-то надо…
— Мама! Пожалуйста! Я пытаюсь найти работу. Мне совершенно все равно, что у нас будет на ужин, — процедила дочь сквозь сжатые зубы.
— Хорошо-хорошо. Что ж, тогда я ушла, дорогая. Увидимся позже.
Бекки кивнула, снова вернувшись к своим газетам. Ну и ну. Целый час или, может быть, даже два она побудет в одиночестве. Блаженство. Она взялась за ручку.
Через полчаса она признала свое поражение. Отбросила газету в сторону и встала. Просто-напросто в газете еще не опубликовали все объявления по приему на работу последних выпускников со степенью в искусстве — с третьей степенью, если быть точным. Писать бесполезно. После трех лет, проведенных в одном из местных начальных колледжей искусства, она поняла, что талантом не обладает и умна не настолько, чтобы появиться перед всеми. Бекки однажды подслушала, как кто-то без капли жалости сказал, что она была компетентным иллюстративным художником, одной из тех, кого приводило в восторг изготовление поздравительных открыток. Тогда ей казалось, она никогда не сможет преодолеть это потрясение, но потом ей стало все равно. Если пошло на то, что все искусство помешалось на потрясении людей отталкивающими изображениями мертвых тел и искалеченных останков птиц — что и сотворил третьекурсник, выиграв впоследствии желанный приз Гордона Маннинга в прошлом году, — что ж, удачи им. Быть художником, как Бекки вскоре поняла, не значит просто уметь рисовать, как она предполагала. Это значило уметь думать — иначе нечего делать с талантом или техникой. Если она хочет научиться думать, объясняла она однажды раздраженно Амбер, ей придется поступить на философское отделение. Она хотела рисовать, она хотела быть художником… но, похоже, больше никто не разделял ее мнения. Да кому это было нужно? Она в замешательстве приостановила ход своих мыслей. Кого она обманывает? Ей всегда было важно, что думают другие.