С тобой моя тревога
Шрифт:
Иван быстро сориентировался в порядках столовой и через пару минут поставил на стол поднос. На подносе тарелки с флотским борщом, свиные отбивные.
— Ешьте досыта. Сейчас еще винегрет и кефир принесу.
— Сколько все это стоит? — широко раскрыла глаза Лихова. — Деньги далеко запрятаны.
— Давай я достану, — рассмеялся Дурнов.
— Потеряйся, дед, — беззлобно отшутилась она.
Одинцов направился к окну выдачи.
— Стаканчики прихвати, — крикнул ему вслед Дурнов.
— Разлей-ка, Цыган, — продолжал командовать старший,
Одинцов разлил водку по стаканам — всем поровну.
— Ну, будем здоровы!..
— Так как? Остаемся здесь? — Одинцов запил водку кефиром. — Прокантуемся до весны, а? А ты как решила? Звать-то как?
— Ольга… Посмотрю, может, останусь. Мои еще баланду травят. Одна я вышла…
— Держись за нас, — посоветовал Дурнов, с аппетитом хлебая жирные щи. — Нам вместе быть — лучше.
— Чтобы быстрее новый срок схлопотать, — заметил Одинцов…
Они сосредоточенно жевали. Покрытые серебристыми волосами острые уши Дурнова шевелились в такт челюстям. Он поглядывал заинтересованно на Лихову.
— Чего пялишься? — беззлобно заметила она, принимаясь за второе.
— Баб давно не видел. — Он подмигнул. — А ты ничего, ягодка-малинка… Оскоромиться бы с тобой…
— Оскомину набьешь.
Одинцов хмыкнул одобрительно.
— Выйду. Голова что-то закружилась, — сказала Ольга. — Отвыкла, что ли…
Когда Лихова шла к двери, Дурнов проводил ее жадным взглядом, подмигнул приятелю:
— Хороша! Ее бы обарахлить! Упругий стан, шелками охваченный, и в кольцах узкая рука… Ца-ца-ца!.. Ладно, пошли в ночлежный дом определимся. То бишь в общежитие холостяков и вдовцов… Потом угол себе подыщу… Не терплю, чтобы рядом кто был!
— А как же в тюрьме?
— Дурак! В одиночной таракана или муху увидишь — радуешься. — И, подождав, пока проходила вестибюлем навстречу толпа рабочих, закончил: — Нам по отдельности жить сподручней. Не на виду. И за тобой, и за мной доглядывать будут. За каждым шагом. Не с руки это… Ежели надыбаю дело — только меня здесь и видели.
— Возьмешь в дело, Мокруха?
— Возьму. Пофартило тебе — сварочное дело знаешь. Железки пилить опять же. Инструмент мне кое-какой понадобится… Сможешь?
— Смогу, если не шибко мудреный. Мне щипачить надоело около касс да в автобусах. — Иван, поиграв пальцами, показал, как тянут кошелек из кармана.
— Возьму… Ты мне нравишься, — покровительственно пообещал Дурнов…
— А где, мамочка, можно водку пить? — Одинцов попытался шутя обнять коменданта общежития за плечи, та гневно стряхнула руку, показала рукой на окно:
— На речку иди, там можно. В ресторане — можно. Здесь нельзя — директору доложу.
— Вот попали! Монастырь! — рассмеялся Одинцов.
…Директор завода, а может, и не он, а комендант
— А пошто не вместе? Кореша мы, — поинтересовался Дурнов.
— И так пришлось других потеснить. Мест нет, — объяснила комендант. — Постельное белье меняем раз в декаду.
Глава пятая
В ГОСТЯХ У «МАМОНТА»
…Ей приходилось мыть посуду. В интернате. Когда дежурила на кухне. Это было давно.
Работа не казалась тогда ни тяжелой, ни утомительной, потому, наверное, что сопровождалась шутками и смехом подружек. Потом старшая повариха тетя Тося — толстощекая, пышущая жаром, как электрическая, выложенная белым кафелем широкая, плита, — кормила помощников запеченным в духовке макаронником с мясным фаршем и поила компотом из сухофруктов «от пуза», как говорила веснушчатая рыжая сластена Зойка Яичница.
В огромной заводской столовой мытье посуды было поставлено «на поток», расчленено на ряд операций.
Ей, новенькой, досталась самая «грязная» работа: опорожнять тарелки от остатков борщей, супов, костей, каш. Как ни старайся, как ни смывай под горячим душем, а все равно руки до локтей в жире, томате, еще черте в чем. Ладно. Хоть халат черный и фартук дали…
— Меня Настасьей зовут. А тебя? Ольга… Хорошее имя, — затеяла разговор вторая работница моечной. — Молодая ты. И чего сюда согласилась?
Капли пота висели у нее на белом лбу, румяных щеках и полной шее, руки — огромные, красные от горячей воды, были все время в движении. Она говорила, не переставая ополаскивать тарелки, ни разу не поглядев в сторону собеседницы.
— А сама что? Не старая тоже, как поглядеть!
— Я?.. Я свиней содержу. Трех. Заколю — тысячу и заработаю. За помои и пошла… А так, за харчи одни — нет резону… Ты хлеб, картошку там, что получше, вот в эти ведерочки клади, — и выдвинула ногой два больших оцинкованных ведра. — Колька, старшой, после школы, придет, заберет. — Она поправила распаренными пальцами прядь волос. — Я бы на твоем месте в цех пошла. А здесь одна радость — брюхо набить.
— Не умею я ничего. Зиму проживу как-нибудь и уеду.
— «Не умею»!.. Научишься! Моя мать в голодный двадцать первый сюда из деревни приехала, пошла в прислуги. Так она грамоты не знала… А ты?! И-и-их, — и махнула красной распаренной рукой, отвергая никчемные, на ее взгляд, доводы Ольги…
Сами обедали после того, как закрыли дверь за последним посетителем, перемыли посуду и убрали в зале. Девушки с раздачи поставили посредине сдвинутых столов большую кастрюлю с борщом. Ольга с удовольствием съела бы и вторую тарелку, но постеснялась: «Еще подумают, что из голодного края!» Потом ели кто свинину жареную, кто бараний бок запеченный. И пили «сиропчик» — холодный компот без ягод.