С тобой навсегда

Ковалева Татьяна

— Я уезжаю завтра, — говорит Петер, быстро взглянув на меня.

Глаза его, успеваю заметить, — серые, как тучи.

Рука моя становится деревянной. Потом рука умирает, падает на сиденье рядом со мной.

Я не знаю, что сказать. И только поэтому ничего не говорю.

Петер, не дождавшись ответа, продолжает:

— Я думал, у меня есть еще дня два... Я так хочу побыть с

тобой! И мне так нравится Петербург и этот лес. Но вчера получил телеграмму. Дело требует моего присутствия. Не хотел говорить об этом утром — чтоб не испортить настроение.

— Петер... — язык плохо слушается меня.

— Люба, ничего не говори сейчас! — просит он. — Выслушай меня внимательно! Я уже давно должен быть в Лейпциге. Съезд закончился, я уладил дела фирм. И остался только потому, что хочу быть с тобой. Или чтобы ты была со мной... Я боюсь — и признаюсь тебе в этом, — я боюсь, что ты забудешь меня, и я тебя потеряю.

— Нет, Петер, — перебиваю его. — Если только о том речь, не волнуйся. Я не забуду тебя...

Глаза мои предательские опять полны слез. Но это уже слезы обиды — не от того, что он говорит, а от того, что он так вдруг уезжает. Я остаюсь одна — как прежде. И опять все распадается в моей жизни, едва наметившись, сама основа моей жизни — любовь, — символ, заключенный в моем имени, как бы теряет смысл... словно опора уходит из-под ног. И именно в тот момент, когда я меньше всего этого ожидала.

— Ты не поняла, — Петер съезжает на обочину, останавливает машину и поворачивается ко мне всем корпусом. — Люба, я сейчас уеду совсем не надолго. От силы — на месяц. Я справлюсь с делами и вернусь к тебе. А если ты не возражаешь, то вернусь — за тобой. Теперь ты понимаешь, что я имею в виду?

Мне приятны его слова, но все равно грустно.

— Я подумаю, Петер. Я не могу ответить так сразу. И не могу я вдруг все бросить. Мне не семнадцать лет, когда это легко, когда это делаешь, не задумываясь. И мне даже не двадцать... И я ведь не птичка перелетная!

От этих слов Петер почему-то начинает улыбаться. Потом говорит:

— Ты — птичка. Ты самая нежная красивая птичка. И я от тебя без ума!

Он опять выезжает на шоссе и гонит автомобиль за сто километров в час...

... Когда мы подъезжаем к дому, день еще в полном разгаре. Время так уплотнилось в моем восприятии! Выходит, у нас с Петером еще целый вечер впереди, и мы можем что-нибудь придумать. Наряд у Петера, конечно, не для «светских похождений», да разве в наряде дело...

Я не отпускаю Петера переодеться:

— Нужно же чтоб кто-то донес мне гриб!

Петер, будто только того и ждал, с готовностью хватает корзину с нашим единственным грибом и выходит из машины.

Дома

я заставляю Петера принять душ, ибо от него почему-то уже не пахнет ни лесом, ни костром, а только — табачным дымом. Петер не возражает, он очень послушный. Принимая душ, он шумно плещется и смешно фыркает. Пока он в ванной, я наскоро готовлю что-нибудь поесть.

Минут через пять, слегка приоткрыв дверь в ванную, протягиваю Петеру халат моего отца. Отмечаю мельком красивую фигуру Петера. Я была права — это настоящий Зигфрид из старинных германских сказаний... Я бы сейчас с удовольствием полюбовалась на него, но подглядывать, как будто, не совсем хорошо.

Скоро Петер выходит из ванной — посвежевший, бодрый, красивый. И халат ему почти впору — Петер несколько выше моего отца. Петер надвигается на меня в узеньком коридоре и целует в висок. Губы его прохладны, пахнут лавандой.

Он говорит:

— Я все время думаю только о тебе. Я ни о чем не могу думать, кроме тебя! Ты меня загипнотизировала.

Я тоже хочу в душ, отвечаю Петеру:

— Но ты минут пять без меня выдержишь — пока я освежусь? Не скучай...

— Я не уверен, — пожимает он плечами, — выдержу ли я без тебя пять минут. О, это целая вечность!.. Ты выйдешь из душа, а я... умираю...

Я смеюсь, погрозив ему пальцем, и скрываюсь за дверью. Надеваю на голову резиновую шапочку, становлюсь под прохладные упругие струи.

Ах, это блаженство! Просто принять душ, когда этого хочешь. Но это вдвойне блаженство, когда знаешь, что тебя ждет не дождется человек, который тебе уже... дорог!

Вода стекает с меня ручейками, она ласкает мое тело. А я думаю о том, что Петер ласкал меня в лесу нежнее, чем эти быстрые ручейки.

Я слышу, Петер что-то говорит из-за двери, но не разберу — что. А мне так важно слышать все, что он говорит. Я поворачиваюсь к двери, а она вдруг открывается.

— Петер! — вскрикиваю я и отворачиваюсь. — Не смей!!!

До меня не сразу доходит, что, испугавшись, я кричу ему по-русски. Ясно, он не понимает меня. И только поэтому не уходит — замер очарованный на пороге.

— Прекрати, Петер! — кричу по-немецки.

Но Петера нет. Прекрасный Зигфрид стоит на пороге ванной. В глазах его — любовь; в плечах его, в полуобнаженной груди — сила. И чуточку безумия во взгляде...

Не обращая внимания на мои крики, сей легендарный герой входит в ванную, выключает воду и берет меня на руки. Берет легко, словно я пушинка. Целует мокрые губы мои, целует шею, грудь, живот, целует белые гладкие колени мои, которые никто никогда не целовал... И выносит меня в комнату. Резиновая шапочка, будто сама собой, слетает у меня с головы, мои волосы рассыпаются по его плечу.