С тобой навсегда
Шрифт:
Раньше я себя только любила, — как любит себя всякий человек (может, только не признается, ибо себялюбие все-таки общепризнано качеством отрицательными). А теперь я себя еще и уважаю. Хотя, если задуматься, в перемене моего положения собственно моих особых заслуг нет. Но вот уважаю я теперь себя — и все тут!
Ах, как нравится мне вид из спальни!..
— Петер, скажи! А что это за башня вон там, вдалеке? Видишь? Там еще островерхая крыша и шпиль.
Петер лежит рядом, глаза его закрыты. Но я
Я кладу голову ему на грудь. Он ласково гладит мне волосы, целует в макушку:
— Башня?..
— За домами, за сквером, — уточняю я.
— Это Томаскирхе, любимая, — говорит он, даже не повернув к окну головы. — Это очень старая церковь!
«Томаскирхе... Томаскирхе... — мысленно твержу я. — Что-то знакомое!.. Что-то я об этом знаю!»
Но я никак не могу припомнить, что именно знаю об этой старой церкви. Напрягаю память, морщу лоб. И вдруг меня осеняет! Я даже сажусь в постели и широко раскрытыми глазами смотрю на красно-коричневую башню.
И восклицаю:
— Это же по-русски церковь святого Фомы?
Петер открывает глаза:
— Что тебя так взволновало, Люба?
— Как что! Это же тут творил Бах? В этой самой Томаскирхе он служил кантором?
— Ну да! Это так, — улыбается Петер. — Иоганн Себастьян... служил... Но это же было давно и не должно помешать нам насладиться тихим осенним утром.
Я поднимаюсь с постели, набрасываю на плечи халат. Подхожу к окну:
— Подумать только: вот здесь, под крышей этого здания Бах писал «Страсти по Иоанну».
— Да. И еще много чего!.. — Петер сладко потягивается в постели и удивленно глядит на меня. — Но ты, Люба, каждый день меня чем-нибудь поражаешь.
— Чем же поразила я тебя сейчас?
Петер хитро щурится и тянет ко мне руки:
— Иди. Скажу на ушко.
Я смеюсь:
— Ни за что не пойду! Пока не скажешь.
— Ну... — Петер делает серьезную мину. — Не имея специального музыкального образования, ты выдаешь такие глубокие знания, что...
— Ты смеешься надо мной! — с притворной яростью я набрасываюсь на него с кулаками. — Бах — это же общечеловеческое достояние! И не знать о том, что он творил в церкви святого Фомы, — просто позорно!
— Да? Но это ты так считаешь, — не соглашается Петер. — А я узнал о канторстве Баха в этой церкви совсем недавно. И, кстати, не был так поражен, как ты.
— Тебя это не красит! — язвительно замечаю я.
— Меня красит другое... — теперь Петер глядит на меня как-то таинственно.
—
— А вот сейчас увидишь! — и Петер хватает меня, и привлекает к себе.
Он так силен, что я и не думаю сопротивляться. Впрочем вопрос не в этом. Вопрос в том, хочу ли я сопротивляться... Нет, сопротивляться я не хочу. Особенно по утрам! По утрам это бывает так здорово! Это так заряжает!..
... Потом Петер уезжает на работу (у него тоже «мерседес», но только другой, более современной модели), а я остаюсь в доме одна. Но я ценю свое время и стараюсь не терять его. У Петера неплохая библиотека. По его специальности здесь есть все, что мне необходимо: я продолжаю штудировать оториноларингологию, аудиологию, сурдологию... Петер знает это, ибо я не скрываюсь особо. И ему очень нравится моя тяга к знаниям. Мне кажется, он не оставил мысли как-то использовать меня в своей клинике.
Выхожу из дома я редко — настолько редко, что соседи наши, пожилая, очень милая пара (кажется, их фамилия — Кох), уже несколько раз спрашивали у Петера, почему он «прячет свою русскую красавицу». Да, Петер говорит, что все соседи и его знакомые воспринимают меня именно как «русскую красавицу». Не ведется никакой речи о том, что я наполовину немка. Кстати, те немцы, что переезжают в последние годы в Германию из России и Средней Азии, тоже зовутся здесь русскими. Райхсдойче, кажется, не очень охотно принимают в свою среду приезжающих фольксдойче... Но я не много значения придаю тому, как воспринимают меня коренные немцы. Куда важнее, как воспринимает меня Петер. И как воспринимаю себя я...
Петер меня, как будто, по-настоящему любит. И это взаимно. Петер каждый день стремится доказать свою любовь. Подарки, какие он делает мне, просто сводят меня с ума. Украшения, парфюмерия, всевозможные наряды, изысканные лакомства... Он невероятно щедр! Петер подбрасывает мне на ночной столик «Правила дорожного движения», а назавтра объявляет, что покупает мне автомобиль, и спрашивает, какого бы цвета машину я хотела. Я отказываюсь, говорю, что Петер балует меня и что по натуре своей я вообще не автомобилистка. Но он настойчив. И я вынуждена что-то выбрать... Мне всегда были симпатичны цвета неброские: салатовый, бежевый, светло-серый... Что-нибудь такое!
Как я воспринимаю себя? Мне это не всегда просто понять. Но несомненно: между мной вчерашней и мной сегодняшней есть ощутимая разница. Живя в Петербурге, даже еще раньше — в Казахстане, на Алтае, я всегда «ощущала» себя чуть-чуть немкой, во всяком случае никогда не забывала о том, что я лишь наполовину русская. А сейчас, оказавшись в Германии, поняла — я русская до мозга костей. И не потому, что знакомые Петера зовут меня «русской красавицей», а потому, что я русская и есть. Основа во мне русская! Формула, по которой я сделана, — русская... И несмотря на то, что на Руси принято все русское поругивать, а на Западе — над русским чуть-чуть подсмеиваться и не чуть-чуть бояться русского, я отчего-то происхождению своему рада и страшно им горда. Хотя никому не говорю об этом. Мне думается иногда, что пришла пора ломать некоторые стереотипы... Я бы могла поразмыслить в этом направлении и дальше, но не вижу в сем смысла. Лично мне и так все ясно. А аудитории я здесь не ищу.