С точки зрения реализма
Шрифт:
Здесь Мите Корюшкину приглянулся столик у стены. Они уселись. Подошел другой официант, молодой, с помятым лицом и красноватыми, невыспавшимися глазами. Подавая Мите прейскурант, он сказал с игривой фамильярностью:
— Выбирайте, молодые люди, что будем пить-кушать, в один момент вас обслужу!
На этот раз Митя справился со своей задачей довольно быстро. Все подсчитав и тщательно проверив в уме, он сказал важно:
— Закажите ним, пожалуйста, котлеты!
— Какие прикажете котлеты — киевские, де-воляй,
— Обыкновенные человеческие котлеты.
— Человеческие? Понятно. Две порции?
— Нет. Одну!
— Одну порцию человеческих котлет? — переспросил официант, уже не скрывая насмешки.
— Да, одну! А на сладкое, если можно, дайте нам, пожалуйста, суфле-сюрприз!
— Одно?
— Одно… в общем.
— А ложек, понятно, две?
— Две… если можно!
— Понятно! — сказал официант. — Будут вам и ложки, будет и сюрприз! Пить что будем, молодые люди?
— Вино. Бутылку. Одну. Целую.
— Целую бутылку?! Понятно! Один момент!
Официант, посмеиваясь, ушел и действительно не заставил себя ждать. Он принес и поставил на стол металлическую тарелку, на которой сиротливо покоились две крохотные котлетки и горка мелко нарезанного жареного картофеля, откупорил бутылку армянской малаги и, налив вино в рюмки, деликатно исчез.
Друзья по-братски разделили картошку, взяли каждый по котлетке, подняли рюмки, лихо чокнулись и выпили вино, которое показалось им дьявольски вкусным.
— «Еще бокала жажда просит — залить горячий жир котлет», — напыщенно продекламировал Митя Корюшкин и налил по второй.
— Какое безобразие! — громко сказал усатый железнодорожник в сером форменном кителе с маленькими светлыми паровозиками на погонах. Он сидел за столиком с пожилой полной женщиной — по всей видимости с женой — вблизи от наших героев и теперь глядел на них страшными, мечущими молнии глазами.
— Коля, оставь! — робко сказала ему жена.
— Безобразие! — еще громче произнес железнодорожник. — Всяких молокососов пускают в ресторан!.. Сидят и выпивают, скажите пожалуйста!.. И ведь еще школьники, наверное!
— Коля, не надо!.. — повторила жена. — Вечно ты, ей-богу!..
Но усач ее не слушал и продолжал бушевать:
— Вот из таких потом и получаются разные там «стиляги». С таких лет по ресторанам шляются, как вам это понравится!.. Нет, я не могу! Я должен, я пойду к директору!
Усатый Коля решительно встал, сорвал салфетку, засунутую под воротник кителя, бросил ее на стол и куда-то пошел.
Друзья тревожно переглянулись.
Вдруг толстый красномордый мужчина, похожий на побрившегося деда-мороза (он сидел один через стол от железнодорожника), встал и, покачиваясь, подошел к их столику.
— Обижают?! — сказал он пьяным голосом и громко икнул. — Затирают молодежь?! На каком законном основании?! Молодым везде у нас дорога.
Он тяжело плюхнулся на свободный стул и уставился на подростков бессмысленными, оловянными глазами.
— Правильно! — ответил он самому себе и прибавил: — Не унывайте, ребята! Я — ваш защитник!
С этими словами, придвинув к себе бутылку с малагой, он налил полный стакан и сказал:
— Ну, за ваше! — и залпом выпил.
Потрясенные Митя Корюшкин и Петя Горелкин молчали. А их защитник выпил второй стакан, потом бухнул кулаком по столу так, что тарелки подпрыгнули на воздух, а потом… неизвестно, как это случилось, но все, что было на столе, вместе со скатертью оказалось на полу уже в виде мелких осколков, перемешанных с жареной картошкой.
— Одним словом, не горюйте! — сказал красномордый окаменевшим друзьям, словно ничего и не произошло. — Положитесь на меня! Я сейчас вернусь!..
Он поднялся и вышел из зала, прежде чем Митя и Петя успели опомниться.
— Митька! — не сказал — прошелестел Петя Горелкин. — Вот теперь-то уж обязательно надо давать ходу!
Но «давать ходу» было поздно. К их столу подходили усатый железнодорожник, молодой официант, явно оконфуженный, и лысый мужчина с сердитым лицом восточного типа.
— Полюбуйтесь, товарищ директор! — сказал железнодорожник. — Видите, что у вас делается? Вы узнайте их фамилии, адреса и в школу сообщите!
— А мы не школьники! — все еще храбрясь, сказал Митя. — Мы студенты. И моя мать мне дает деньги. И вообще… она ничего не имеет против! И вообще… дайте жалобную книгу!
Но тут случилось то, чего Митя Корюшкин в глубине души опасался больше всего: Петя Горелкин вдруг расплакался, как маленький. Утирая накрахмаленной салфеткой слезы, бурно катившиеся по щекам, он забубнил:
— Товарищ директор… только не сообщайте моей маме… пожалуйста… потому что моя… она имеет против!..
— Орошу пройти ко мне в кабинет! — сказал директор нехорошим, зловеще-вежливым голосом.
…Через полчаса Митя Корюшкин и Петя Горелкин, понурые и несчастные, возвращались домой.
Говорить ни о чем не хотелось. Да и о чем они могли говорить?!
Вздохнув, Митя Корюшкин задумчиво произнес:
— Да-а, скучновато получилось!
А Петя Горелкин судорожно втянул носом морозный воздух и сказал убежденно:
— Чем так купить, так уж лучше совсем не кутить!
И он был, безусловно, прав.
1954
II