С точки зрения реализма
Шрифт:
— Ну как, старшина, — сказал Острецов, поеживаясь от холодного, колючего ветра. — Успокоились ребята или еще переживают?.. Левей чуть держите! Вон на тот мысок!
— Есть держать левей! — с подчеркнутой молодцеватостью отозвался Потапов и с той же великолепной легкостью повернул тяжелое рулевое колесо. — Успокоились, товарищ лейтенант, — сказал он, не отрывая взгляда от мыска-ориентира. — Конечно, интересней было бы Новый год на базе встретить, там сегодня в клубе вечер, кино обещали новое, девчата придут, танцы под баян, одним словом — веселье до упаду, смех до зари, но… приказ
— К вечеру будем в Голом, — сказал Острецов.
— Вот уж действительно Голое, — отозвался Потапов, не скрывая своего презрения к порту назначения. — Ни деревца, ни кустика, только мох седой да камни. У черта на куличках и то, пожалуй, будет повеселей. Я там был три года назад, знаю!
— Но ведь живут же там люди?!
— Рыбаки жили, — неопределенно сказал Потапов, — две-три хатки…
— Геройский кок наш, Василий Иванович Сухоплетов, очень расстроился, — прибавил он, усмехнувшись. — Ужин грозился для команды приготовить новогодний почище, чем в ресторане «Якорь». Ну, а на первое января (если бы, конечно, он у вас увольнительную получил) у него было назначено свидание с его Катей, — есть такая у него Катя, товарищ лейтенант, невеста, девушка ничего, привлекательная, только косенькая чуток и нос мелковат. А тут — поход! Расстроился наш Вася ужас как! Ребята на него давеча насели: «Хоть пирог-то сделаешь к новогоднему ужину?» А он, сердечный, только глазами хлопает: от расстройства чувств забыл на берегу припасов купить.
— Так что на обычном паечке придется посидеть в сегодняшний высокоторжественный вечер! — с юмористическим вздохом закончил бравый рулевой.
Некоторое время в командирской рубке царило молчание.
— Не нравится мне эта история с коком, Потапов, — сказал Острецов серьезно, — я с ним поговорю. Держите чистый норд, я пойду к себе!
— Есть держать чистый норд, товарищ лейтенант!..
Кок Сухоплетов, высокий и худой, как мачта, парень, стеснявшийся своего роста, вошел в каюту командира катера и в полном несоответствии с «телячьей», как говорил весельчак Потапов, грустью, которую излучали его красивые темные глаза, отрубил бодро и четко, по уставу:
— Матрос Сухоплетов по вашему распоряжению явился, товарищ лейтенант!
Острецов внимательно поглядел на печальное лицо кока и нарочито веселым голосом спросил:
— Чем думаете нас сегодня угощать, товарищ Сухоплетов?
Кок стал медленно розоветь: сначала красна залила его щеки, потом налились кровью большие хрящеватые уши, потом шея.
— Как… всегда, — выдавил наконец из себя Сухоплетов.
— То есть как это, «как всегда»? — с деланным удивлением сказал Острецов. — Сегодня — Новый год. Вы не могли этого не знать. Катер — в походе, тем более необходимо отметить, поддержать настроение команды. Времени у нас было сколько угодно, могли подкупить на берегу, что вам и нам нужно. Почему вы этого не сделали?
— Виноват, товарищ лейтенант, из головы вылетело! — прошептал Сухоплетов, готовый провалиться сквозь палубу, только бы не видеть насмешливые, осуждающие командирские глаза.
Но Острецов с неумолимостью человека, знающего свою правоту, продолжал терзать нежную душу кока:
— Из головы вылетело?
Сухоплетов молчал, опустив голову. Уши у него стали густомалиновыми.
— Вернемся на базу — семь дней без увольнения на берег! — жестко закончил Острецов.
Сухоплетов шумно вздохнул и, четко повернувшись через плечо, вышел из каюты.
«Может быть, не стоило его так?» — мысленно задал себе вопрос Острецов, морщась, словно от зубной боли. Как все добрые люди, он предпочитал поощрять и не любил (когда это приходилось делать) наказывать людей. Но представил себе пустынный, мрачный берег в Голом, холодные волны, вгрызающиеся белыми пенными клыками в черные скалы, их небольшое суденышко и то настроение заброшенности и оторванности, которое, несомненно, охватит его самого и команду в новогоднюю ночь, настроение, которое он, командир, надеялся рассеять за дружным новогодним ужином, и громко сказал:
— Ничего! Так ему, долговязому, и надо!
К причалу Голого подошли, когда было уже совсем темно. Приветливо мигали огоньки та берегу, и количество их сразу озадачило Острецова. Не похоже было, что тут, среди камней, заросших седым мохом, ютятся две-три рыбачьих хатки, как говорил Потапов.
Моряки сошли на берег. К Острецову подошел мужчина ростом чуть пониже Сухоплетова, в морокой фуражке и волчьей огромной шубе. С ним был мальчуган в меховом треухе, подмышкой он держал какой-то небольшой предмет, завернутый в мешок.
Мужчина в волчьей шубе сказал простуженным басом:
— Косоруков Иван Фомич, начальник пристани Голое и здешний председатель. Одним словом — советская власть. С благополучным прибытием, товарищ лейтенант!
— Вы-то мне как раз и нужны! — обрадовался Острецов, пожимая его теплую, сильную руку. — К вам пойдем или ко мне, на корабль?
— Ко мне! — решительно сказал Косоруков, — только сначала позвольте в вашем, как говорится, лице приветствовать родной флот. Василий! — обратился он к мальчику. — Давай-ка ее сюда!
Мальчик в треухе подал ему предмет, завернутый в мешок, и Косоруков вытащил оттуда самый обыкновенный цветочный глиняный горшок. В горшке росла миниатюрная зеленая елочка. Она были похожа на модель елки, но это была настоящая, живая елочка, прелестная своей гордой и какой-то детски трогательной осанкой.
— Вместо хлеба-соли! — торжественно произнес Косоруков, передавая горшок с елочкой растерявшемуся Острецову. — От наших мичуринцев. Сами вырастили. Весной будем высаживать. Приживутся — ничего. Заставим!..
— Спасибо! — с чувством сказал Острецов, не зная, что дальше делать с подарком. Он испытывал сейчас нечто похожее на ту неловкость, какую обычно чувствует холостой мужчина, когда ему дают подержать грудного ребенка.
Выручил его Потапов. Он взял у лейтенанта горшок с елочкой и весело сказал:
— Теперь бы к этой елке еще кое-чего добавить — и порядок! Можно Новый год встречать!
— У нас в клубе сегодня встреча! — с достоинством заметил мальчик в треухе. — Кино показывают «Скандербег», я уже смотрел два раза. А потом будут танцы!