С Том 3
Шрифт:
Лейтенант махнул рукой патрульным, скорее всего, взятым из команды выздоравливающих в ближайшем медсанбате, те изобразили служебное рвение и мы побрели в комендатуру. Главный же пошел сбоку, перепрыгивая через сугробы и держась рукой за кобуру. Будь мы диверсантами, его тело уже лежало бы в снегу, а сверху бы кучкой громоздились помощники. Но мы же свои люди, так что дошли без приключений.
В комендатуре нас завели в довольно прохладную комнату. Так что мы, как были в полушубках, так и сели, не расстегиваясь. Сделали мы это без разрешения, но меня выразительные взгляды лейтенанта,
Пришел артиллерийский капитан, в годах уже, постарше меня точно, худой как щепка, шея в воротнике болтается как птичья. Сел за стол, посмотрел на нас. Пододвинул чернильницу, взял ручку, и только после этого спросил:
— Вы в каком лесу воспитывались? Приветствовать друг друга, как это предписано уставами, уже не надо? К вам заходит представитель военной комендатуры, а вы тут развалились как баре в кабаке! Стыдно должно быть, товарищи!
Аж проняло. Умеют же люди! Мы вскочили, будто нас пружиной подбросило.
— Извините, пожалуйста, — решил я взять инициативу как старший по званию. — Наши документы на аэродроме, в Дягилево. Но мы некоторым образом действительно из леса. Нас со старшим лейтенантом буквально сегодня эвакуировали из партизанского отряда, из-за погоды наш самолет совершил вынужденную посадку…
— Представьтесь! — не стал дослушивать нашу эпопею до конца капитан.
— Полковник Соловьев Петр Николаевич! — гаркнул я. — Последнее место службы — адъютант командующего Юго-Западным фронтом.
— В таком звании — и адъютантом? — удивился комендач.
— Я тогда был старшим лейтенантом, — попытался объяснить я, но, судя по выражению лица собеседника, только запутал его еще сильнее.
— Ладно, вы, — капитан перевел взгляд на Якова.
— Старший лейтенант Джугашвили Яков Иосифович, — невозмутимо произнес мой спутник. — Последнее место службы — командир 6-й артиллерийской батареи 14-го гаубичного полка 14-й танковой дивизии 7-го мехкорпуса 20-й армии.
— В-вы что тут… ваньку валяете? — совершенно охреневшим голосом произнес комендач. — Один из старлея в полковники прыгает, второй… повторить страшно… Как вы смеете?! Думаете, раз капитан Терентьев контуженный и инвалид, издеваться можно? Да я!.. — и он выскочил из кабинета, хлопнув дверью.
Глава 18
Ну, закрутилось потом довольно быстро. Вместо обиженного Терентьева пришел целый майор. Этот, хоть и выглядел ветераном битвы при Порт-Артуре, но держался бодро. Наверное, он больше верил в чудеса и от фамилии Якова немного возбудился, но принял наши объяснения. Провел в свой кабинет, оказавшийся чуть теплее того ледника, в котором мы сначала оказались. И позвонил при нас кому-то в Дягилево. Даже непривычно как-то о сих пор — электричество, телефон. С аэродрома наш рассказ подтвердили, и тут же кого-то отправили в комнату, где документики до сих пор лежали, и нарочного отправили в комендатуру.
Конечно, с Яковом ходить по разным мелким начальникам — одно удовольствие.
На прощание мы поручкались со всеми, кто только этого желал. Я, понятное дело, был в нагрузку, людям хотелось прикоснуться к сыну вождя. Яков мужественно это перенес, даже подошел в бледному и слегка трясущемуся Терентьеву и обнял его. Капитан после этого вроде немного успокоился. Да уж, ему не позавидуешь, он себя, наверное, с киркой в Магадане видел.
Но наше приключение оказалось единственным событием за этот день. Погода над Москвой портилась всё сильнее и прогноз отодвигал вылет на неопределенное будущее. Вот не знаю, как у моего спутника, а у меня терпение уже кончалось. Я был готов и на попутках ехать. Пока в лесу сидели — да, скучал, конечно, но понимал, что Вера далеко и встретиться невозможно. А здесь — каких-то жалких две сотни кэмэ, и не по вражеским тылам, а по нашей территории, а я сижу в этой Рязани.
Оказалось, Яков тоже не горел желанием любоваться аэродромными красотами.
— Слушай, а что мы привязались к этому самолету? — спросил он. — Поехали на поезде. Даже если на каждом полустанке останавливаться будет, все равно доберемся быстрее.
Сказано — сделано. Мы надели форму, уже со всеми нужными петлицами и шевронами, пошли к начальникам и очень скоро были в такой родной комендатуре. Там, наверное, спали и видели, как бы спровадить из спокойного до этого дня города парочку командиров, лицезреть которых комендачам хотелось только на страницах газет. Предписания выдали с завидной скоростью. И довезли до вокзала (хотя и пешком не очень далеко). И запихнули в проходящий поезд. Вся операция заняла меньше часа. Вот что значит правильная мотивация сотрудников!
Вестимо дело, комендачи в компании с чекистами посадили нас с шиком, в купейный. Не самого высокого класса, жесткий, но это не страшно. А то по дороге пришлось пробираться через плацкарт. То еще удовольствие, скажу вам. Густой дух, исходящий от портянок, носков и просто не очень чистых ног, быстро напомнил нам о казарме. А мы даже соскучиться не успели. Пришли в свое купе, познакомились наскоро с попутчиками, молчаливыми инженерами Володей и Сашей, расстелили постельное и легли спать. А что еще делать?
Яков уснул быстро, лежит, посапывает. Видать, за прошлую ночь решил отквитаться. А я с ним местами поменялся, получается. Мне вот эти бу-бу-бу, долетающие из соседнего купе через стенку, всё же мешают.
Отчаявшись добрать после непростой ночи, я иду за кипятком к проводнику. Молоденькая девушка, кинув быстрый взгляд, на мой нарукавный знак, расщедрилась морковным чайком.
— Извините, товарищ полковник. — проводница мило покраснела. — Настоящего чая у меня нет.
— Пойдет и морковка, — махнул рукой я. — Из одуванчика еще хуже.