С.С.С.М.
Шрифт:
— Что-что? Рецепт бессмертия?
— Нет, до бессмертия нам далеко. Это, так сказать, было бы новое средство реанимации. Разложившихся покойников и тех, кто умер от чумы или от оспы, этим не поднимешь. А вот если смерть была насильственной и произошла недавно, то средство должно работать. Теоретически. Мы добились оживления некоторых отдельных тканей и органов у умершей сутки назад мыши. Я уверен, что еще совсем немного, и она б зашевелилась… Черт возьми! Мерзавцы унесли всех наших мышек!
— Поразительно… Не то поразительно, что унесли, а ваши опыты.
— Мы были совсем близко!
—
— Да-да-да-да! Вот именно! Поэтому все было так секретно! Представляете: война, где нет погибших, все солдаты воскресают! Сторона, у которой будет оживин, выиграет любую войну! Выиграет еще до начала, потому что никто вообще не решится воевать с ней! Черт, черт, черт! Мы были на пороге! Но теперь…
Уильямс обхватил руками голову и принялся лохматить свои и без того нечесаные волосы. Краслену показалось, что он плачет.
— А мамонтов замерзших вашим средством оживили бы? — спросил он осторожно.
— Может быть… Пожалуй… Да какая, впрочем, разница! Теперь уж все погибло, — мрачно буркнул Уильямс.
Парень в спецодежде вытер губы и ушел из ресторана, забыв кепку. Оркестранты заиграли «Рио-риту».
11
Удивительнее всего оказалось то, что пожилые ангеликанцы не наврали: метро у них действительно имелось. «Надо будет написать об этом в „Известия“, когда вернусь, — подумал Краслен. — Это же надо, кто-то дезинформировал красностранские газеты! Не иначе, и там тоже вредители завелись…»
И все-таки ангеликанская, капиталистическая подземка не могла сравниться с правильной, пролетарской. Поезда, едущие не намного быстрее трамваев, однообразные, без всяких украшений станции и коридоры, облицованные серым камнем, негры, справляющие в переходах малую нужду, нищие, зашедшие погреться и поспать… Проезд — за деньги!
Набриолиненные клерки в белых воротничках и черных штиблетах шныряли туда-сюда, не обращая на бездомных ни малейшего внимания, верещали что-то насчет цен на керосин и курсов акций и, торопясь попасть в свою контору, набивались в вагоны, как соленые огурцы, укладываемые в банку честным красностранским пищепромом. Платформа была разделена специальным указателем на две половины: для белых и для черных. Вторая отличалась тем, что на ней не было скамеечек. Напротив каждой половины останавливались вагоны соответствующего класса.
Краслену очень хотелось из солидарности к угнетенным сесть в вагон для негров, но, помня о своем секретном задании, он решил не выделяться. Поезд промчал его через несколько одинаковых станций, разделенных темными туннелями, а потом неожиданно вывез на поверхность и стал поднимать все выше, и выше, и выше, взбираясь по мосту, перекинутому над проезжей частью. Краслен с любопытством смотрел из окна вниз: там стояли, не будучи в силах проехать сквозь пробку, ряды архаичных смешных студебеккеров и бьюиков последней модели. Это ехали на работу финансовые и промышленные заправилы, хозяева ипритовых заводов и радиостанций, день и ночь пугавших обывателей «ужасным коммунизмом», бывшие и будущие министры, обладатели воды, земли и электроэнергии, шиншиллистых
Поезд тем временем продолжал взбираться наверх. Через несколько минут Краслен с удивлением обнаружил, что он уже на высоте пятидесятиэтажного небоскреба. Здесь, на специально оборудованной площадке, располагалась станция. «Стоун и компании билдинг», — объявили по громкой связи, и сотня клерков высыпала из поезда, чтобы разойтись по своим конторам и скорей начать работать на папашу Стоуна.
Дальше поезд понесся по мосту, опорами которому служили два небоскреба. Равнодушные ангеликанцы распределились по вагону, где стало значительно свободнее, достали свои сандвичи и начали жевать их. Любопытный до всего Краслен продолжал таращиться в окно. Теперь внизу оказалась уже не проезжая часть, а другая ветка метрополитена, проходившая тридцатью этажами ниже; земли не было видно вовсе. Перед глазами то и дело мелькали пестрые рекламы, покрывавшие стены небоскребов. Черные мойщики бесстрашно висели возле окон верхних этажей. Черные верхолазы монтировали на крыше электрическую вывеску. Черный рабочий жевал бутерброд, сидя на стреле крана и болтая ногами в грубых хлопковых штанах цвета индиго.
Неожиданно Краслен отпрянул от окна. Небольшой двухмоторный самолетик несся, казалось, прямо на поезд, но неожиданно спикировал и пролетел ниже, точно между двумя воздушными линиями метро.
— Похоже, вы не здешний, раз так испугались, мистер! — весело заметил пассажир, сидевший рядом.
— Я турист.
— Вам нечего бояться! Воздушное движение довольно плотное, особенно по утрам, но к этому быстро привыкаешь. Здесь совершенно безопасно.
— А самолет не врежется в небоскреб? — спросил Краслен, отмечая про себя, что, хотя он и привык к высоким зданиям и полетам, здесь все как-то уж слишком.
— Нет, такого быть не может, — отвечал ему попутчик. — Это же Ангелика!
Десять часов Краслен просидел в гостинице. Посмотреть на незнакомый город, конечно, хотелось, но это могло нарушить конспирацию, так что от прогулки Кирпичников решил воздержаться. Из номера он вышел только раз, чтобы перекусить. В гостиничном кафе не было ничего, кроме яиц с ветчиной, апельсинового сока и кофе: видимо, хозяин заботился о том, чтобы клиенты не мучились проблемой выбора. Покупать еду за деньги казалось смешным и нелепым, но Краслен изо всех сил делал вид, что для него это самое привычное дело.
Портфель для Джонсона стоял возле кровати и заставлял без конца думать о себе. Сидя в уборной или отлучившись покушать, Краслен без конца воображал себе злоумышленников, которые похищают его драгоценный груз, лишая тем самым ангеликанских пролетариев возможности устроить революцию. Когда же Кирпичников был в номере, портфель тоже не давал ему покоя. Хотелось узнать, что внутри. Несколько раз Краслен почти решался его открыть, но в последний момент политическая сознательность брала верх, и он не осмеливался нарушить указание товарища Буерова.