S.W.A.L.K.E.R. Звезды над Зоной (сборник)
Шрифт:
В тот миг, когда человек отвернулся, дуб приподнялся во всю длину корненог. Ломая ветви в попытке достать наглеца, дерево рухнуло туда, где только что стоял егерь. За мгновение до этого, увидев вставшие торчком уши лисы и ощутив, что времени у него почти не осталось, Федот подхватил морфа под брюхо и кувыркнулся вперед и в сторону…
7. Там, да не те
– Ой, деда! – выдохнул Василь, от волнения расплескав по столу молоко. – И что же? Завалил тот егерь дуб, или дуб заломал егеря? И как с лисой?
Старшой,
– Лису вам, – щербато хмыкнул старик. – Я там не был и боя того не видывал. А дуб, что дуб… небось, через мост проезжали, так и видели ствол? Наполовину в реке лежит, обгоревший весь, и корненоги растопырил… Не понравилась ему, видать, нафта-то.
– А что ж на уголь не пожгли? – баском спросил практичный Иван. – Такой ствол, да оставили валяться.
– Молод ты советы давать, – нахмурился Епифаныч, придвигая к себе блюдо с козлятиной. – Нюхнешь дымку лукоморного, тогда на тебя и поглядим.
– Деда, дальше давай! – взмолился младший. – А то уж вечереет, поди, папаня коней запрягает. Больно охота байку твою дослушать.
– Охота, так слухайте, – смилостивился старик. – Вот, значит, как оно было…
8. Те, да не эти
Оставив за спиной пылающего противника, Федот, прихрамывая, направился к путеводному камню. По пути егерь стирал с лица пот и сажу. Болело плечо, по которому пришелся удар боевой лозы. Хорошо, кевларка спасла…
Хлестнувшие по камню корни дуба содрали приличный клок ядовитого мха, явив миру кем-то выбитые слова.
– Н-да, традиция: если есть стена, на ней кто-нибудь что-нибудь обязательно напишет… Ну-ка, поглядим.
«Прямо пойдешь – славно гульнешь, но живым не уйдешь. Налево пойдешь – к любви придешь. Направо…»
Тут надпись была грубо перечеркнута, и поверх красовались вкривь и вкось набитое: «…рот шатал». К чему, совершенно неясно. Свесив буйную головушку, Федот призадумался.
– Вообще-то надо бы прямо, как князь наказывал, да уж больно на любовь охота поглядеть. И не только бы поглядеть. К тому же жрать хочется до невозможности…
Федор решительно свернул на левую дорогу, где в отдалении виднелись крыши постоялого двора и трактира. Лисица следовала за ним в отдалении. Лишь изредка то из кустов, то из высокой травы высовывался ее любопытный носик, блестели внимательные глазки, да мелькал длинный пушистый хвост.
Никаких особых сожалений по поводу отнятой у дуба жизни Федот не испытывал. Когда сзади раздался треск дерева, а затем громкий всплеск, он даже не обернулся. Гораздо больше его занимал постоялый двор впереди. Несмотря на шум и вспышки нафтовых бомб, никто не явился полюбопытствовать, что происходит у моста. Да и над трубами, поднимавшимися над крышей, дым так и не закурился. Подойдя ближе, егерь заметил, что на пастбище и в загонах не бродит скотина, не клюют зерно куры. Более того, животных даже не слышно.
– Все страньше и страньше, – вспомнилась фраза из древней книги, которую Колобов
Федот остановился у раскрытой створки. Заходить совершенно не хотелось. Вновь всколыхнулись нехорошие предчувствия. Чтобы потянуть время, егерь оперся спиной о забор и стал насвистывать под нос «Марш Бирнамского Леса». Мелодия, считавшаяся негласным гимном княжеских егерей, всегда взбадривала Федота. Вот и сейчас, пока разум искал предлог плюнуть на все и смыться, тело уже начало действовать. Не торопясь, руки сменили в обрезе два использованных патрона. Запихнули гильзы в гнезда поясного патронташа. Обрез в кобуру. В шипострел новую стрелку – на сей раз с «гуманной» разрывкой. Анчарных осталось всего две, надо беречь. Автомат переместить поудобнее, на грудь. Что еще?
Взгляд Федота вдруг наткнулся на притаившуюся неподалеку в траве лисицу. Показалось, что карие глаза морфа смотрят на человека с иронией. Мол, с лесным гигантом справился, а теперь боишься войти в открытую дверь.
– Да не трушу я, красотка, а осторожничаю.
«Ну-ну», – словно ответила взглядом лисица. Пасть ее раскрылась в подобии улыбки.
– Ну все! Надо, Федя, надо!
Егерь развернулся и осторожно прошел меж створок.
Шипострел, поднятый на уровень глаз, искал цель. А вокруг тишина. Никого…
Никого! Колобов едва не подпрыгнул от неожиданности: на завалинке у трактира, скрытый тенью от разросшегося над входом винограда, сидел мужичок. Если бы сидящий не шевельнулся, когда Федот осторожно шагнул в его сторону, его можно было бы принять за мертвеца. Худое, бескровное лицо землистого оттенка заросло многодневной щетиной; длинные усы повисли двумя грязными крысиными хвостами. Подойдя еще ближе, Федот ощутил запах давно не мытого тела.
– Здрав будь, добрый человек! Не ты ли тут хозяин? Мне бы перекусить, да припасами разжиться, может, и узнать какие новости в округе.
– Кхе, кхе… – прочистил горло сидящий, – да. Хозяин. Я. Слова с трудом прорывались наружу, словно сквозь набитое щебенкой сито.
«Уж не мертвец ли? – подумалось Федоту, – да нет, не похоже».
Вон и рубаха из джи-крапивы не надета. Только обычная одежка – на мужике была душегрейка из шерсти крис-козы, когда-то нарядная, а сейчас больше походившая на половую тряпку; штаны из грубой холстины и пыльные сапоги, почему-то не на ту ногу.
«И не жарко ему?»
«Берцы» Колобова давно уже лежали в рюкзаке, а на ногах были легкие кожаные мокасины.
– Так что, будет чем накормить путника, или мне дальше топать? – Федот решил поторопить события.
– Будет, кхе-кхе… отчего же, кхе, не покормить? – трактирщик начал подниматься. – Накормит тебя, кхе, баба моя…вкусно.
У ног старика подошедший Колобов заметил псину. Собака лежала, не обращая внимания на гостя, положив морду на лапы и вывалив язык. Если ее бока и шевелились, то это не было заметно под ворохом свалявшейся в колтуны шерсти. По языку – Федот поморщился – ползала жирная зеленая муха.