Сабля Цесаревича
Шрифт:
Над Мариинским дворцом, осеняя увенчанный орлом шлем каменного императора, вились теперь не два, а три флага — к триколору и красному петербургскому присоединился черно-желто-белый.
Александровский сад, похоже, стал зеленее — деревьев прибавилось, и он весь утопал в цветах. Точно стало больше статуй и бюстов, но мальчики уже не останавливались, чтобы осмотреть их.
Так они вышли на Дворцовую, тоже и знакомую, и незнакомую Павлу. Во-первых, дворец больше не был зеленым! Его теперешний цвет теперь напомнил Пожарскому темно-красные фигуры на этрусских и греческих амфорах, которые он видел на витринах
Прямо по площади к саду примыкала аллея из аккуратно подстриженных деревьев. Однако Алексей направился к входу в сад, который был прямо рядом с дворцовой стеной. Ворота были открыты, по саду, в центре которого плескался имевший место и в Пашином мире фонтан, разгуливали туристы.
— Нам сюда, — указал на вход Алексей.
— Ты здесь живешь? — спросил Павел.
Леша покачал головой.
— Нет, здесь по-прежнему музей. Мы тут просто гости… Пойдем через Салтыковский, — добавил он.
Паша не знал, что такое «Салтыковский» — он просто шел вслед за другом.
Но идти внезапно стало тяжело — так же, как когда он делал свой первый шаг по этому миру. Вновь Пожарский почувствовал себя так, словно стоял в тугом потоке воды и пытался шагать в нем. Его усилию, казалось, сопротивлялся сам воздух, хотя никакой видимой преграды не было. В груди что-то оборвалось, дыхание сдавило, фигура идущего впереди Алексея стала исчезать в золотистом ореоле.
Пожалуй, сделать этот шаг было даже труднее, чем тот, на Английском. Но, собрав все силы, мальчик все-таки шагнул. И вновь невидимая, но плотная вуаль словно бы поддалась и вдруг лопнула. Опять дышалось легко, вернулась четкость зрения. Павел глубоко вздохнул.
— Молодец, — произнес с улыбкой наблюдавший за ним Леша. — Пойдем.
К удивлению Паши, туристов в этом аккуратно распланированном зеленом садике больше не было. Вместо них по чистым прямым дорожкам прохаживались несколько мужчин в архаичных костюмах с лицами аристократов. При виде Алексея они, как по команде, склонились в глубоком поклоне.
— Здравствуйте, господа, — доброжелательно поприветствовал их Алексей, идя к подъезду, через который в Пашином мире обычную публику не пускали.
— Кто это? — тихо спросил он своего друга, кивнув на важных господ.
— Лакеи, — коротко ответил тот.
Павел промолчал.
Еще два таких же человека стояли у входа во дворец. Они тоже склонились и распахнули перед мальчиками двери.
По довольно скромной для этого великолепного дворца лестнице — Пожарский никогда не ходил тут, хотя знал Эрмитаж неплохо — они поднялись на второй этаж.
— Где же охрана? — спросил Паша.
— А зачем она..? — вопросом ответил Алексей.
Впрочем, в длинном коридоре, по которому
В конце коридора, рядом с резными деревянными дверями, стоял очередной лакей.
— Он ждут вас, — сказал он, склоняясь, и распахнул двери.
Паша сразу понял, что это библиотека. Ошибиться было трудно: книжные шкафы занимали все стены двухъярусного помещения, сплошь отделанного темным резным деревом под готику. Книжные шкафы виднелись и на хорах, куда вела довольно крутая деревянная же лестница.
По комнате было расставлено несколько журнальных столиков с зелеными лампами, часами, мраморными бюстами и какими-то экзотическими, то ли китайскими, то ли японскими безделушками.
В глубине комнаты, рядом с монументальным беломраморным камином, украшенным грифонами и львами, и прикрытым живописным экраном, мальчик увидел группу людей.
Павел давно знал, кого он должен здесь встретить, но боялся верить себе. Теперь же все сомнения исчезли. В центре — мужчина, пиливший дрова с Лешей в последнем видении. Рядом с ним — женщина с лицом величественным, но грустным. Отец и мать. И сестры — они стояли за спинами сидящих родителей — Мария, Татьяна, Ольга, Анастасия…
— Здравствуй, папа, — произнес Алексей. — Bonjour, maman. Здравствуйте, сестры. Это Павел, мой друг. Павел, это моя семья.
Леша подошел к родным и встал рядом с родителями. Сегодня на нем была стилизованная под матроску толстовка. Вдруг Паша ярко и четко вспомнил не раз виденную им старинную фотографию.
Он никогда не кланялся, да и не умел этого. Но теперь, даже не осознавая, что делает, склонился в глубоком поклоне.
Глава X
Кажется, в эту ночь Павел не видел снов — не только «про Лешу», но и вообще никаких. Так, по крайней мере, ему казалось, когда утром он с натугой, цепляясь за отчаянно пульсирующий во внешнем мире сигнал будильника, вынырнул из омута небытия.
Впрочем, мальчик не был уверен, что случившееся с ним накануне само по себе не сон. Оно уже подернулось в его памяти какой-то нереальной дымкой, ускользало, словно и правда было роскошным, интереснейшим и волнительным видением, которое, к великому сожалению, бесследно исчезает уже в первую минуту после пробуждения.
Правда, полностью пережитое вчера не исчезло: он помнил обстановку, лица, голоса… Но вновь, как и в случае с другими своими странными снами, не мог сопоставить все это с будничной жизнью. При этом само содержание долгой беседы с Семьей он тоже удивительным образом никак не мог вспомнить — как ни старался. Негромкий, но внушительный голос отца, бархатный — матери, звонкие реплики дочерей… Все это легко всплывало в памяти. Но о чем же они говорили?..
Промаявшись несколько минут, Паша, неохотно поднялся с кровати и принялся собираться в гимназию. Он был разочарован тем, что память его подводит. Но где-то в глубине его души жила ни на чем не основанная уверенность, что, когда ему это станет действительно нужно, он вспомнит все.